Он пришел домой поздно. Она закрыла за ним дверь, звонко щелкнув задвижкой. Они поцеловались: так целуются на аэродромах политические деятели, прибывшие с дружественным визитом. От него пахло сливочными тянучками, незнакомой улицей и еще чем-то чужим. Путаясь в петлях, он скинул пальто и нырнул в ванную.

Он включила в кухне газ, шмякнула на сковородку кусок слипшихся макарон и, размешивая их вилкой, прислушивалась к шуму воды в ванной.

Он высунул голову в приоткрытую дверь.

– Ты знаешь, сегодня Усольцев из Управления приезжал. С проверкой.

Она, не глядя, протянула руку к пеналу, чтобы взять оттуда тарелку, но раздумала – перебьется – и поставила на кухонный стол щипящую сковородку.

– Садись есть и не ори. Все порядочные люди давно спят.

– Ну вот, – натужено бордо, как с тяжелобольным, объяснил он, – пришлось поднимать всю документацию. Вот и засиделись.

Он не врал. Не было у него такой привычки, да и не перегнулся бы. И она знала, что действительно приезжал Усольцев, именно Усольцев и никто другой, и от этого становилось еще тоскливее. «Господи, ну хоть сочинил бы что-нибудь что ли», – подумала она до странности равнодушно, как будто и не о нем и не о себе.

Он продолжал говорить что-то об Усольцеве из Управления, о машинистке, которая вечно теряет нужные бумаги, о нудных совещаниях, которые отнимают уйму времени.

Она машинально кивала головой, вертя в руках узкое джонатановское яблоко. Ей вдруг показалось, что сейчас она похожа на девочку с персиками.

Он замолчал и стал сосредоточенно наматывать на вилку длинные, скользкие макароны.

«Вот сейчас макаронина свалится, – с мрачным пророчеством подумала она, и он потребует ложку. Я разозлюсь и скажу, что я ему не прислуга. Он швырнет вилку и скажет, что устал на работе. А я иронически напомню ему, что я тоже работаю и получаю, кстати, не меньше его…»

Он удивленно взглянул на нее и, ловко повернув вилку, подцепил соскальзывающую макаронину. Она, как завороженная не сводила с вилки глаз.

Он сунул макаронину в рот и, не прожевав, проглотил. Она увидела, как макаронина соскользнула вниз и медленно, мягко отталкиваясь от стенок пищеводы, поползла внутри его грудной клетки, прозрачной, как графин.

– Прожевывай лучше, – бросила она и налила воды в чайник. Привстав на носки, она достала с верхней полки пакет с сахаром и, придерживая его за угол, высыпала песок в сахарницу из прессованного хрусталя. Пододвинула ближе к нему чашку, снова села между столом и газовой плитой и заплакала.

Он вскочил, отодвинул табуретку, и она увидела, как екнуло и мелко-мелко застучало его левое предсердие, похожее на узкое джонатановское яблоко. Она уткнулась ему в бок куда-то около кармана и почувствовала лбом что-то твердое, наверное, портсигар.

Он гладил ее по голове, свободной рукой нащупывая за спиной на стенке радио – оно, как правило, экранировало от него ее мысли. Пожалуй, телевизор даже лучше. Но он был в комнате.