Я про женщин плохо говорить не люблю, но лицо у моей соседки было некрасивое. Оно было чуть плоским, и обычная округлость не уводила, не прятала от чужого взгляда подвисшие щеки, ярусы складок под глазами, то есть, ту неухоженность, которая, как ни совестно признавать, демонстрирует не возраст даже, а всего лишь бедность. Однако, было заметно, что она следит за собой: яркая помада, белая пудра, – почему-то казалась, что она пудрится, макая клочок пушистой ватки в круглую картонную коробочку, и белый порошок, похожий на зубной, мелко осыпается  на туалетный столик. Даже глаза были подкрашены. А в них-то все дело и было. Они странные были на постаревшем лице, круглые и блестящие, как стеклянные, как у плюшевого медвежонка. Аккуратно причесанные волосы с сединой, брючный костюм и кофточка с воротничком. Она напоминала учительницу начальных классов, – смесь настырности и наивности, – ею, кстати, и оказалось.

Стюардесса отвлекла меня от наблюдений:

– Вы не согласитесь поменяться местами на другой ряд?

Я не сразу схватила вопрос, не всплыли сразу подзабытые сербские слова в голове, но соседка схватила:

– Не соглашайтесь, не соглашайтесь, – зашептала она горячо, наклонившись ко мне так близко, что стал виден закрученный седой волосок на подбородке, – там могут быть дети!

Понятно, что ее волновало наличие детей не там, куда влекла меня черноволосая красавица, а у тех, кого подсадят к ней вместо тихой немолодой тетеньки, которая, скорее всего мирно продремлет до самой Черногории.

Что-то отвлекло стюардессу, она заговорила с кем-то еще. И больше к нам не подошла. А ведь как горько, наверное, вспоминала потом моя соседка об этой не случившейся перемене.

Ей тут же стало неловко. Она что-то промямлила про шум и вертлявость и тут же нейтрально перешла на погоду. Что- то в ней было такое. что мне хотелось спорить даже о температуре за бортом. Однако я терпеливо кивала, листая демонстративно рекламный журнал. А я, кстати, часто встречаю среди случайных попутчиков или соседей по очередям людей, которые чтение не держат за занятие. Вот если бы я спала, или ела, или разговаривала по телефону, или писала, – это уважаемое занятие, перебивать нельзя. А чтение – это же от нечего делать. Впрочем, так оно и было. Делать мне было нечего, и я вяло кивала, рассматривая картинки с красотами страны, в направлении которой мы летели. Соседка рассказывала про свою жизнь. Зять, пенсия. Вид из окна. Вид на залив. Вид на жительство. Все это было блекло и неинтересно. Я кивала.

– Все там хорошо, – сказала она, наконец, и сокрушенно вздохнула,- но вот теперь они вступили в НАТО, как это плохо..

– Почему? – спросила я автоматически.

Она замигала глазами.

– Как почему? Плохо.

– Почему плохо? – с жестокой настойчивостью повторила я.

Она растерялась. Выпрямилась, снова согнулась, забегала руками по коленкам, словно нащупывая там выперший ответ.

– Ну .- просияв,  вдруг словно  вспомнила ответ, – беженцев нагонят.

– НАТО к беженцем-то как относится? Это Евросоюз квоты распределяет.

– Да. – она и совсем сбилась с толку,. – Ну значит я что-то не поняла.

Она пожевала губами и сказала:

– Все равно страшно. Вдруг начнут квартиры отбирать. Как вот в Киргизии, в Таджикистане, ну когда там заварушки начались, у русских все отобрали.

– Ну. – сказала я, – скорее у нас собственность отбирать начнут, чем в стране, где НАТО. Уж с чем-чем, а с собственностью как раз там вековой порядок.

– У нас? – возмутилась соседка, – у нас никогда  ни у кого ничего не отнимали!

Тут уже я глаза выпучила.

– Вы вообще в какой стране жизнь прожили?

– Нет, ну отбирали, конечно, – смутилась она,- но ведь только у богатых. У помещиков.

– А вы в курсе, что в Ленинграде 60 процентов народу жили в коммуналках?

– Да, – радостно  согласилась она, услышав понятное.

– Ну и откуда они взялись?

Она задумалась. Потом встрепенулась. Казалось, она с трудом сдерживается, чтобы не поднять руку.

– Понимаете, дом ведь принадлежал кому-то богатому. Его отобрали и распределили между бедными.

– А люди, которые там жили, в этих квартирах? – я подумала и дала подсказку,- ведь не один владелец во всех квартирах жил?

– Не знаю .- затрепетала она. – Все мои родные всегда жили в коммуналках.

– Ну и как они там оказались?

– Не знаю. Не знаю. Я не вникала,

 

Какую-то минуту мне хотелось продолжить и объяснить ей,  куда девались  люди, которые жили в  квартирах,  превращенных в коммуналки, заселенных  родственниками  этой тети,  в квартирах  с лепниной на потолке и каминами,  устланными белой  плиткой…

Но подумала: как глупо.

Она была так напугана,- причем не ясно чем – что ее вынуждают думать или что ее заставляют знать?

– Да не коснется вас ничего, – сказала я. – Вы ведь российская гражданка. Так?  А это все – НАТО- перенато,- это  их внутренние дела. Вас не тронут.

– Правда? – она доверчиво заглянула мне в лицо своими  блестящими  стеклянными газами, и мне показалось, что от нее пахнет.

Гарпия, – подумала я.

Облака рассеялись, и в иллюминатор была видна вода Адриатики. Самолет шел на посадку, делая круг над черными скалами, зелеными склонами и россыпью былых домиков с красными крышами. Простор был так велик, так ясен, так божественен, что хотелось жить.