В 80-е годы в Ленинграде было много самиздатовских журналов – больше, чем даже можно себе представить. Они выходили маленькими тиражами, средний тираж проследить трудно, они перепечатывались, но Эрика, как известно, берет четыре копии.
Пятая и шестая копии были совсем бледные и нечитаемые, но даже их старались делать. Они расходилось; как сейчас говорят, доходило до нескольких сотен копий одного издания.
Вокруг каждого журнала складывалась группа авторов, журналистов, энтузиастов, молодых женщинах которые перепечатывали самиздат, сидя у себя квартирах. Ни о каких деньгах речь не шла.
Самыми известными были: журнал «Часы», который издавал Борис Иванович Иванов, «Митин Журнал», который делал Дмитрий Волчек, известный нынче журналист, который работает на радио «Свобода». «Митин журнал» был, я бы сказала, – эстетский. «Часы», скорее, объединял людей с ярко выраженными политическими взглядами. Потом участники объединились в «Клуб 81»…
Был журнал «Мария», который издавали художница и поэтесса Татьяна Мамонова, писательница Наталья Малаховская, философ Татьяна Горичева, писательница Юлия Вознесенская.
Трудно назвать их феминистками. Татьяна Горичева, например, известна сейчас как религиозный философ. Тогда они издавали женский журнал.
…В это время я начла писать рассказы. Из советской журналистики уже ушла после полугодового опыта в газете «Смена», откуда меня с позором выгнал главред Геннадий Селезнев, как человека, который совершенно не может приспособиться к требованиям редакции. Я понимала, что к этой профессии уже никогда не вернусь. Но, очевидно, дар слова сильнее обстоятельств и я начала писать рассказы.
Хорошо помню, что не считала это чем-то важным. В «Клубе 81», в петербургском андеграунде я находилась в среде таких глыб, как Виктор Кривулин, Елена Шварц, Борис Гребенщиков. И лет мне было тогда – они были в расцвете творческих сил, а мне было 20 с небольшим. Я и помыслить не могла о себе как о литераторе.
Начала издавать самиздатовский журнал, который назывался «Девочкам и Мальчикам». ДиМ. Детский самиздат, где была религиозная литература – тогда же не было ничего для детей, поэтому и возникла идея. Он сохранился, мне недавно на день рождения подарили экземпляр в Петербурге.
Но меня распирало. Я написала несколько статей для Континента. Это был тамиздат. Я там печаталась под псевдонимом.
Потом я начала писать короткие заметки. На пол странички. Положение было невеселое. Я была без работы, жила с родителями. Родители, конечно, не попрекали меня, но было видно, что им тяжело от того, что я никак не могу наладить свою жизнь, вписаться. Они успокоились, когда я устроилась на работу переводчиком.
В общем, я начала делать короткие заметки, не придавая им малейшего значения. И показать их было некому и не зачем.
Отчаяние было таким, что я не знала, за что схватиться. Я попробовала переводы. Начала переводить и перевела замечательную книжку Кеннета Грэхема «Ветер в ивах» – недавно перечитала сохранившийся перевод: неплохо для человека, который слабо владеет английским. Я отнесла перевод Наталье Рахмановой, известной переводчице. Наталья Рахманова, Яков Гордин, Нина Катерли, Валерий Попов – писатели, которые полувписались что-то пытались делать. Их положение было шатким, много они не могли. Наталья Рахманова вела секцию перевода. Меня привел туда Миша Талалай, сейчас известный историк. Миша говорил по-английски хорошо. Меня сдавливало плохое владение языком. Дома работать могла – делала подстрочник. Пастернак делал подстрочник. Я не сравниваю. Но это известный факт. Можно не владеть языком, но работать. А в секции, где постоянно звучит язык, было невозможно. Миша, кстати, тоже походил и ушел, его, мне кажется, не сильно тянуло к литературе.
У меня сохранился не только экземпляр перевода, но и письмо Натальи Рахмановой: «Когда я прочитала первую фразу, я обрадовалась – нашла. Начала читать дальше, поняла, что это беспомощно».
Конечно, это было беспомощно. Не было школы. Ничего не было – было безвоздушное пространство, в котором тяжело дышать. Я не упрекаю никого – они и так, как могли, поддерживали молодых литераторов,
По-хорошему, меня тогда должны были учить. Должны были оказаться издатели, литературные журналы. Все то, что я получила сейчас.
Я начала писать рассказы, когда прочла «рассказы с нюансом» Иры Ратушинской. Ратушинская – известная поэтесса, ее ранние стихи были для ее друзей частью волшебной несуществующей частной жизни. В какой-то момент она начала писать прозу. Сейчас известны ее романы, которые написала уже в зрелом возрасте. А тогда она начала писать в жанре, который назвала рассказами с нюансом. Она привезла эти рассказы почитать, и что-то во мне щелкнуло. Когда Ира приехала в очередной раз (она жила в Киеве со своим мужем Игорем Геращенко), я ей показала, что пишу. Помню ее реакцию: радостно закричала мужу – Игорь, смотри, это же рассказы с нюансами! И что тогда мы с Ирой с нашими рассказами?
Ира попала в лагеря, я – в андеграунд. Встречались в знаменитом подвале на улице Лаврова, дом 5, где собирались писатели… Недавно общалась с поэтом Дмитрием Воденниковым и между делом бросала, что я лично знакома с Виктором Кривулиным, Леной Шварц…
Сейчас я понимаю, что для меня это была лучшая школа независимого мышления, свободы. Она была, наверное, важнее чем то, что я получила в университете. Конечно, это счастье, что я провела эти годы в Петербурге, среди этих людей. Я оказалась в среде которая дала ту независимость, которая является главной платформой моей жизни. И, конечно, язык, за который меня хвалят.
Я написала рассказы, деваться с ними было некуда. Последний из них – «Вариации на кухонную тему». О женщине, которая знала каждый жест своего мужа, и сил не было. Хотя, конечно, все не об этом. Это была клаустрофобия. Я поняла, что я должна кому-то показать этот рассказ. Тут мне пришло в голову, именно он как раз о жизни и вполне может подойти в женский журнал. Я позвонила Тане Горичевой, мы с ней встретились на Невском около собора. Она прочитала, сказала, что подойдет для «Марии» и спросила, есть ли что-то еще. Я мялась, говорила, что это не феминизм, а о другом. Таня сказала: «Неси все, что написала».
Мы договорились встретиться на следующий день. На следующий день, 20 июля 1980 года Татьяну Горичеву выслали из СССР.
На этом моя блестящая карьера остановилась.
Я часто думаю, что живя в андеграунде, переплетаясь с диссидентскими кругами, я уцелела. У меня удивительно счастливая хронология – я была очень молода. Я присутствовала при обысках у Волохонских, я была на судах над диссидентами, я видела как по телевизору хаялся Репин, я присутствовала при античной трагедии, когда Советский Союз, как умирающий кит, добивал хвостом диссидентов.
