До Нургалиева дошло. На наших глазах произошло взросление инфантильного постсоветского чиновника: в его голове образовалась причинно-следственная связь, и он, потрясенный, предстал перед публикой в новом облике. Блеснул свет, и он понял, о чем уже на грани самоцитации твердит жалкая кучка зануд, которые еще умеют расставлять запятые в предложениях. Открылось ему, что преступность – это состояние умов.
Что невозможно бороться с воровством в стране, где ложь – это метод выживания. Что коррупция – это связи, которые общество формирует в отсутствие легальных рычагов влияния. Что страшные убийства – это следствие девальвации жизни другого человека, сведенной к цене лагерной пыли за столетие узаконенного злодейства. Что бороться с терроризмом приходится на улицах, до сих пор украшенных именами бомбометателей и организаторов массовых убийств. Что базовым для всей страны, для всей перекошенной социальной пирамиды является стойкое, засевшее в генах убеждение: труд не кормит. Он может быть делом чести, он может быть каторгой, за него могут ставить трудодни, могут вручать ордена, наказывать, поощрять, вешать на доску почета, конфисковывать излишки. Могут назвать стахановцем, а могут – спекулянтом. Могут просто все отобрать – причем кто угодно: государство, бандиты, добрые соседи. Труд не кормит. Зарабатывать в поте лица – глупо, бессмысленно, только для лохов. А поэтому дозволено все.
Кодекс строителей коммунизма, мультфильмы про добрых ежиков, школьные сочинения про «войну и мир» и образ Татьяны – обрывки дворянской культуры, одновременно недосягаемой и обхаянной – это тот шаткий фундамент, на котором пританцовывают и скачут перед нами на экранах телевизоров люди в перьях и в синем пламени. Пошлость, разврат и убожество массовой развлекаловки, которая навалилась на нас своим тяжелым брюхом, разбухли и стали стереотипом поведения на абсолютно голом, выжженном поле традиционной национальной культуры.
Все то, что считалось незначимым, от чего отмахивались, как от пустяков, мешающих обогащаться, пилить и вставать с колен, вдруг начинает просачиваться. Неудивительно, что дошло именно до министра внутренних дел. В силу специфики отрасли, которой он руководит, он, может быть, единственный из числа обитателей поднебесья ежедневно читает сводки реальной жизни. Это от него мордой об стол требуют результат, это у него писают в кабинетах подчиненные, это ему показывают фотографии из моргов.
Вот реальная жизнь и достучалась до Нургалиева! Восемь лет понадобилось, чтобы у него в голове сложилось два и два – как будто включили свет, и стоит посреди этой комнаты министр и бормочет растерянно: «Ребята, вроде какие-то романсы были, что-то пели, бабушка что-то рассказывала – что же делать–то?»
Я, лично я, услышав лепетание Нургалиева про мониторинг музыкальных пристрастий россиян, встрепенулась, как старый боевой конь: «Ага, снова подкатываются к тотальной слежке, цензуре, хотят подглядывать, подслушивать, подсчитывать». И ладно. И правильно сделала. Небесполезно лишний раз напомнить им про закон о СМИ и свободу слова. «Но, Боже мой, – подумала я во вторую минуту, – это же первый случай, когда чиновник из лиги тех, кто давно потерял человеческий облик, вдруг произнес растерянные человеческие слова».
Задумался. Причем ни о своем кармане, ни о своей пользе, ни о своем кресле – о судьбах страны. Нелепо, растерянно, глуповато – но ведь тяжело с непривычки.
Смотрите, еще одно важнейшее обстоятельство. Обычно «прозревают» и начинают обличать те, кого только что скинули с насиженного пуфика. Тут и слова гневные находятся, и искреннее возмущение во взгляде горит, и руку правую оживленно откидывают, и глазки по сторонам шныряют – в поисках нового удобного сидения. Тут нет – человека ничего не лишили, не прогнали, а он размышляет. Поразительно, если вдуматься.
Единичным ли останется этот пример? Что должно произойти, чтобы критическая масса элиты, плотно отгороженной от реальной жизни, заметила, что вокруг нее распадается страна? Нас – общество и управляющий класс – уже почти ничто не связывает. Электоральные отношения декоративны. Налоги – стандартный инструмент взаимной ответственности, мы не сильно платим, а власть не сильно и собирает: а что суетиться, основной источник дохода для нее – «труба» и «лесопилка». И плюнуть бы на них, бестолковых, да ведь стоят тромбом, других не пускают.
Когда сквозь добровольную информационную блокаду, окружившую власть, прорываются какие-то непривычные, не организованные пресс-службой сигналы, на них услужливо наклеиваются новые ярлыки. Недовольны на Западе? – пусть клевещут, они наши враги. Либералы сидят посреди Невского или на Триумфальной? – сумасшедшие. Там – отщепенцы, тут – быдло. А что с них возьмешь, их так учили в длинных комсомольских коридорах.
«Всякие политтехнологи пусть несут, меня не интересует, мне важно мнение народа». Хорошо, согласились. Что ж тогда от народного мнения прятаться за Красненькой речкой?
Иногда думаю, глядя на этих людей, неужели они не замечают, как их презирают, не видят, как над ними смеются, не догадываются, что законным и честным путем никого из них никто не выберет даже в партнеры по домино. Смогла бы я жить, ощущая вокруг себя такое неуважение?
Один мой знакомый краевед, участник стояния в защиту гостиницы «Англетер», рассказал, что как-то на встрече, связанной с состоянием исторического центра Санкт-Петербурга, Валентина Ивановна Матвиенко узнала его и ласково потрепала по плечу: «А помните, как мы с вами в 90-е защищали исторические памятники?» Мы долго смеялись. Главное – она верит тому, что говорит. Или не верит. Или это слово вообще не из ее жизни.
Короче, Нургалиев молодец.
Эксперт, 05.08.2011
