Завоеванная страна должна была функционировать. Голод – полезный инструмент, но если население вымрет, кто будет обслуживать победителей? Как движок, большевики запускают нэп (новую экономическую политику) и нанимают «военспецов», чтобы восстановить порванные электрические сети и вывороченные телеграфные столбы. Горожане вылезли из-под лавок, на рынки потянулись крестьяне

Завоеванная страна должна была функционировать. Голод – полезный инструмент, но если население вымрет, кто будет обслуживать победителей? Как движок, большевики запускают нэп (новую экономическую политику) и нанимают «военспецов», чтобы восстановить порванные электрические сети и вывороченные телеграфные столбы. Горожане вылезли из-под лавок, на рынки потянулись крестьяне.
Маузер – незаменимое средство управления, но не до бесконечности. Большевики неотвратимо встали перед необходимостью создания административной системы. Бывшие извозчики и шарманщики, получив власть, имели слабое представление о том, как она функционирует. Они понимали: если нажать кнопочку внизу черного деревянного ящика, оттуда начнут звучать голоса, и, может быть, даже польется музыка. Как ребенок, который ломает коробку, чтобы увидеть, как устроен радиоприемник, они не могли определить назначения проводочков, мембран и красных пипочек.
Как грибы вырастают комитеты; начальники, недоучившиеся студенты и семинаристы, требуют штат – 500-600 человек, заработную плату, пайки и проч. О том, что получать жалование нужно ни в одной, а в пяти организациях, они догадались раньше, чем освоили устройство «радиоприемника».
Неизбежно возникла необходимость в кадрах, которые знали бы грамоту, окончили гимназии или приходские школы.
Кто эти люди, кого привлекли для создания государственного аппарата, кто и создал его, создал так непоколебимо, что он стал основой советской власти, пережил войну, чистки, перемены, попытки перемен и здравствует до сегодняшнего дня по установленным «бойцами невидимого фронта» правилам. Кто эти люди?
Мещане. Классики описывают их как людей, чьи интересы ограничены только собственными. Бездуховные. Русская литература, в большей части дворянская, их очень презирает. Кстати, и правильно делает.
По определению Даля, мещане – это горожане низшего разряда. Люди, которые приехали из деревни и адаптировались к городской жизни. Приспособляемость – вот главное качество, устойчивое и натренированное. Они оторвались от крестьянства, но интересы интеллигенции остались им чужды, образовавшуюся пустоту заполнили привычная патриархальная мораль и традиционная культура – исток будущего советского ханжества.
Надо сказать, что как раз их нисколько не привлекали революционные перемены. Земля, которую сулили крестьянам большевики, мещан не интересовала. Также бесперспективно было пытаться увлечь идеей социального равенства тех, кто трудом и унижениями заработал кресло столоначальника и домик в Коломне. Но они были грамотные.
После 1917 года мещане потеряли ту небольшую собственность, которую нажили, источников дохода лишились, были на грани голода. Этот слой и дал основные кадры нарождающейся советской бюрократии. Большевик считали мещан управляемыми, и в этом была их летальная ошибка. Они привлекли к руководству страной собственных могильщиков. Но был ли у большевиков иной выход? Не восстанови они систему, их похоронили бы белые или интервенты. Шансов на выживание не было; тех, кто совершил октябрьский переворот, было слишком мало – порядка 10 тысяч на всю страну, а единственный отработанный навык – убивать – в условиях мирной жизни был необходимым, но недостаточным.
Мещане приспособились. И приспособили госаппарат под себя.
Постепенно из приказчиков, бывших мелких собственников, ларечников складывается категория ответственных работников. Современный зритель хорошо представляет себе этот тип по киногероям мюзикла Александрова “Волга-Волга” Бывалову  – в украинской косоворотке, с портфелем, прижатом к груди обеими руками. Над ним смеялись недобитые интеллигенты, знакомые с голливудской киноиндустрией, а советский зритель считал пережитком прошлого. И ошибался: это было его будущее. Жалование у огурцовых было невелико, но под их контролем находились материальные ценности. Они были сообразительны, инициативны, работоспособны. Идеологически абсолютно индифферентны.
Где-то в 30-е годы появился термин “перерождение”. Ошибались современники или лгали – для настоящего исследования значения не имеет: это было вытеснение. Советский писатель Алексей Толстой точно отобразил процесс вытеснения в одной из своих самых известных повестей “Гадюка”, причем в лучших традициях русской литературы, где социальное явление раскрывается на примере личных отношений. Главный герой, красный командир, меняет боевую подругу, прошедшую, как и он, гражданскую войну, на совбарышню в шелковых чулках. В рассказе “гадюка” стреляет в барышню. В жизни все вышло с точностью до наоборот.
С первых шагов новый аппарат создал тип хозяйствования, при котором личный интерес, запрещенный формально, перешел в подполье. В сметы заранее закладывались несуществующие расходы; взятки давали не только частные лица, а учреждения друг другу – для усиления заинтересованности. «Золотой теленок» навеки запечатлел первую стадию создания советского госаппарата – организацию «Геркулес». Романтическая концовка, в которой нелегальный миллионер Корейко (в последующие годы его назвали бы «теневик», а сегодня – олигарх) не знает, как потратить деньги, до сих пор вызывает пароксизмы смеха у его прототипов.
Только благодаря, как они называли, стихийно-производственной инициативе в социалистической экономике, эта экономика и выжила.
Так в стране произошла мещанская революция.
Серость, массовость и страх стали питательной средой, в которой и возник сталинизм. Идеологические клише, типа «всесоюзный староста», «всех времен и народов», «наш ответ Чемберлену» и другие, необычайно быстро вошли в массовое сознание и застряли там, став частью биографии большинства людей именно потому, что доминирующий к тому времени социальный слой не имел привычки и навыка размышлять.
Первым делом аппарат расправился с теми, кто принес его на верхушку – с «героями» гражданской войны, с большевиками с черт знает какого лохматого года и «полезными дураками», как называл идеалистов-интеллигентов Ленин, да собственно, и с Лениным. И до войны последовательно продолжал избавляться от всех них так, что, например, к 1941 в РККА практически не осталось офицеров, имеющих опыт боев.
Политические репрессии предвоенных лет кажутся невероятными по объему и социальной направленности: учителя, балерины, актеры, квалифицированные рабочие, инженеры – чем они мешали, почему? Не репрессии, отсев. Человек с настоящим университетским образованием одним фактом своего существования показывал ненужность и убогость советского мещанина. Отсвечивал. Занимал место, квартиру. Слой за слоем отсекали они и заносили в списки врагов – конкурентов. Потенциальных конкурентов. Закрывали доступ к высшему образованию их детям. Воспитывали следующие поколения носителями мещанского мировоззрения. Тогда же сложился и советский язык, волапюк – смесь казенного с галантерейным, язык героев Зощенко и газетных передовиц.
Мурло мещанина, о котором писал Маяковский, оказалось с волчьими зубами – в общем, ничуть не симпатичней немецкого лавочника.
Многие читали о знаменитой очереди на Шпалерной, в которой стояли жены врагов народа, но малоизвестно, что с другой стороны здания вился еще более длинный хвост в кабинет, куда несли доносы на своих родных, соседей, сослуживцев. До сих пор, когда нам, потомкам репрессированных, выносят папки с уголовные делами, специальный служащий аккуратно прикрывает белыми полосками имена доносчиков…
Войну они отсиделись по тылам и каптеркам. А потом развернулись от души, уже и скрываться перестали. Блат – вот царь и бог советского служащего, двигатель торговли и самой системы, которая загнулась бы, не будь этой сплоченной когорты, связанной круговой порукой и пересечением связей, румынских гарнитуров и знакомых мясников, фарцовщиков и моряков дальнего плавания с жвачкой и заморскими сигаретами. Помните, как яростно рубил молодой Табаков мебель в фильме «Шумный день»? Его единомышленникам в гавайских рубахах в это время показывали «кузькину мать».
«Сиди и не высовывайся», «тебе что, больше всех надо», «ты что, здесь самый умный» – школьное детство семидесятых, которое прошло в безвоздушном пространстве, перекрытом со всех сторон железным занавесом, оторванном от истории, от земли и от неба.
Мещанин, который при обычных условиях является безобидным и очень полезным, занял, освоил и употребил под себя все пространство. (Как не вспомнить профессора Выбегалло?)
К 80-м годам зацементировались черты командно-административной системы: имитация кипучей деятельности, личная преданность начальнику и неспособность производить – от продукта до политических систем. Люди, для которых творчество являлось жизненной необходимостью, и которых, по законам природы, все-таки порождало искалеченное общество, вытеснялись в эмиграцию, в кочегарки и дворницкие…
Тень, знай свое место!
Удалось ли в 91 году сломать этот аппарат? Конечно, нет. Их хорошенько встряхнуло. С какой ненавистью они говорят о 90-х, для которых придумали специальное слово – лихие, они, которые хорошо поживились, легализовав капиталы и сбросив надоевшие ошметки коммунистической идеологии, с каким ужасом вспоминают страх, который пережили, попав в зону турбулентности, потому что точно знают в глубине души, что занимают чужое место.
Они стряхнули пыль с плеч и вернулись в исходную позицию. Однако полностью заполнить собой все клетки государственного организма не смогли: часть под шумок захватили «бароны-разбойники», а система перестала быть закрытой. К тому же, мещанам удавалось удерживаться у власти только в условиях неисчерпаемого природного ресурса и дешевого рабочего труда. С управлением информационным обществом справляются только люди, которым присущи интеллект, инициатива и творчество. Потесненные же, но вновь приспособившиеся мещане могут говорить по мобильному телефону, могут его продать, украсть, отнять, одного только им не удается – создать.
Достаточно ли освободилось жизненного пространства, чтобы российское общество смогло воспроизвести «производителей» и общественные отношения, основанные не на своекорыстии и вранье, а на понимании и признании существования ближнего, с его правами, интересами и особенностями? На что я надеюсь сама? На то, что верхушку управляющей системы впервые за последние восемьдесят лет составляют не мещане? – их можно классифицировать в русских архетипах как «воина» и «технократа». На Русскую Православную Церковь? – в фундамент ее существования заложена идея жертвенности, и, следовательно, она по определению является антитезой мещанству. На естественное возобновление генофонда уничтоженных обитателей России? – только чудо и русский Бог…
Советская доктрина выживания любой ценой воспроизводится снова и снова, модифицируется и облачается в костюмчики от Армани – но по-прежнему узнаваема по алчному блеску в глазах – все та же мещанская мораль: один за всех и все для одного.

Известия, 20.01.2011