Улетела в Берлин в домашних тапочках. Ребенок пошутил вслед: в Германию — как домой. Совсем закрутилась.
Мимо меня к иллюминатору пробралась барышня, извиняясь и толкая сумкой. Разулась, поставила ноги на край спинки сидения, которое располагалось перед ней, и закрыла уши наушниками. На все вопросы стюарда, который настойчиво втюхивал нам конфеты, советы и правила безопасности, кричала:
— А? Что?
Самолет взлетел, и девица, в буквальном смысле слова, вцепилась в себя. Сначала она долго и тщательно ковыряла в носу, стряхивая выковыренное на пол. Недра казались неисчерпаемыми. Потом она извлекла салфетки и пару раз — не стану преувеличивать — высморкалась, подвергая использованную бумагу внимательному изучению. Покончив с носом, соседка начала выдавливать прыщи. Поскольку она действовала последовательно, не пропуская ни одного, прыщей хватило до Варшавы. От завтрака я отказалась. После Варшавы наступила очередь перхоти. На этом месте я задремала.
Когда я проснулась, потревоженная предупреждением командира, что самолет приступил к посадке в аэропорту Берлина, она выщипывала брови.
Все встали и потянулись к выходу. Вскочила и соседка. Она захлопнула книгу, которая всю дорогу лежала у нее на коленях.
Я автоматически прочитала название: «Сила привлекательности».
Прибыв на место, я распаковала чемодан и обнаружила, что ко всему прочему (тапочкам и соседке в самолете) я забыла положить ночнушку, косметичку и костюм, в котором как раз и собиралась вести завтрашнюю пресс-конференцию! Если быть до конца откровенной, не весь костюм, а только юбку от него, что, впрочем, сильно дело не меняло. Но это меня нисколько не огорчило! Напротив! Именно напротив того места, где я живу, находится галерея Лафайет. Завтра на фотках с пресс-конференции я буду в новом костюме!
Ночнушку не обещаю.
Обедать меня привели в маленькое кафе на первом этаже большого универмага. Я брела в своих тапочках за сотрудницей принимающей организации, которая помимо прочей со мной — как впоследствии оказалось — схожести еще и звалась Елена Константиновна, и внутренне ворчала:
— Вот уж лучше бы пошли в настоящую берлинскую пивную! Вот бы лучше сейчас пива с сосисками! Ворчать — ворчала, но вежливо помалкивала.
Хозяин заведения выскочил нам навстречу:
— Дамы! Не надо меню! Я вам сделаю вкусно!
Нас усадили за круглый столик в углу.
Мы не успели раскрыть рта, как перед нами оказалась тарелочка с крошечными бутербродами.
— Это от дома! Кушайте, такого вам больше нигде не дадут. Это маринованное сало с трюфелями! — торжественно возвестил хозяин и добавил строго: — Надо есть с водкой.
Мы покрутили головами: нет, водки не надо. Я надкусила уникальный бутерброд. Анатолий — так звали хозяина — следил за движением моего рта, словно я его оперировала.
— Вы правы, — вынесла я вердикт, — нужна водка!
— Сейчас вы будете ее иметь! — вскричал Анатолий и метнулся к барной стойке. Он передвигался, ловко лавируя круглым животом между столиков.
Лосось, намазанный розовым хреном, пылал во рту.
— Лосося я заказываю в Ирландии. Вы потыркайте, потыркайте его вилкой! Видите, какой упругий! Только у меня в Берлине такой лосось! — Анатолий развел руками. — Здесь, чтобы выжить, надо иметь то, чего ни у кого нет!
— А что вы в Москве ресторан не откроете? — спросила вторая Елена Константиновна.
— Предлагали, сто раз предлагали! Если я там открою бар и буду продавать только бутерброды, где лосося положу больше, чем хлеба, — да отбоя у меня не будет! Но не хочу! Это опять жену менять надо. Да и работал я в Москве. Снова крышу заводи, делись — надоело.
— Десерт не предлагать! — твердо заявила я.
— Это как без десерта! — заволновался Анатолий. — Вы больше никогда такого десерта не поедите! Я его делаю 40 лет!
— Ладно, но тогда пасты только полпорции.
— Лена! — Хозяин сложил руки на сердце, чуть откинулся, как бы оглядывая меня со стороны. — Когда вы так на меня смотрите, мне хочется сказать: «Я вас тоже люблю!»
Мы вышли, пошатываясь.
Елена Константиновна вернулась на работу, а я двинулась вверх по Фридрихштрассе.
Девушки! Этой осенью будут носить рыжее! Джинсы, плащики, шарфы на шейках, кружочки на велосипедах, парик, в полоску, в черный горошек, с буковками на животе, — хоть зонтик в руках волоки, но чтобы обязательно один мазок на тебе был огненный, солнечный, оранжевый!
Лично я буду есть апельсины!
На площади перед собором сверкал фонтан. Ребятишки скакали босиком в высоких струях, а вокруг, на траве, сидели, лежали, что-то ели, пили, болтали, обнимались, читали — все кому не лень. Я расстелила куртку, легла, раскинула руки, посмотрела на голубое берлинское небо и заснула.
Берлин тяжеловесен. Колонны, кариатиды, которые головами держат непосильные крыши, львы с грозными мордами, всего много, все большое, важное, все всерьез. Только немцы с их искренностью и прямотой могли назвать площадь, которая считается самой красивой в городе, Жандармской. В середине ее, кстати, прямо напротив театра и между двумя соборами, стоит, окруженный музами, Шиллер. То, что это музы, можно догадаться по предметам, которые они держат в руках, типа лиры. Других признаков нет. На их суровых лицах написано: no passaran, и они скорее составили бы окружение последних защитников Рейхстага, приди идея такого памятника в чью-то больную голову.
Посольство занимает практически целый квартал. Не перепутаешь. Массивные квадратные коробки, прямые углы, блеклый серый цвет — узнаваемость стопроцентная. Разве что чисто и гладко не по-нашему, словно с плаката. Квартал советской мечты. Часто думаю: вот ходил по чистеньким гэдээровским улочкам известный гражданин, пил пиво без очереди и недолива и думал мучительно: но ведь можно же нормально, ведь можно…
Жизнь в свете чужой мечты. Ну да ладно.
Но не Черемушки являет собой само здание посольства, отнюдь не Черемушки…
Оно стоит, как утес с золотыми колосками на могучих дверях, возвышаясь над не мелкими, кстати, окрестностями. Широкая дворцовая лестница устлана ковром. Купол потолка, круглый и недосягаемый, сравним высотой с Исаакием. Вторая Елена Константиновна, по роду занятий частый гость в посольстве, ведет меня по залам. Советская высокопарность немыслимая: огромные хрустальные люстры, театрально-багровые портьеры, золотые серпы пересекаются с молотами над каждым окном.
— Как давит, не правда ли, — заметила моя тезка.
— В этом, я полагаю, и состоял замысел. Подавить величием.
На столе мог бы сплясать ансамбль Моисеева.
— Обратите внимание: в российском посольстве на каждом углу гербы несуществующего государства, — это замечание, конечно, отпускаю я. — Впрочем, здесь, наверное, ничего менять нельзя. Целостность удивительная: так и представляешь за этим столом людей во френчах. Памятник эпохи.
Зал, отведенный для пресс-конференции, мог, наверное, вместить всех журналистов Германии. Часть их них уже расставляла камеры, пила соки, рассматривала нашу подрывную литературу и болтала между собой.
Тема наша не острая: детский фестиваль, студенческий форум — я даже удивилась, как коллеги ухитрились продержаться и продержать нас два часа. Девушка из «Российской газеты» в квадратных очках, с квадратной челкой и квадратным диктофоном решительно, словно загоняя нас в угол вопросом на засыпку, спросила про бюджет. Высокая, худая, стриженная под ежа немка с жилистой шеей нашла все-таки, чем нас уесть:
— Все у вас всегда массовое, — зачитала она, глядя в блокнот, — а почему нет встреч между представителями интеллектуальной элиты?
Я немедленно предложила ей встретиться со мной. Ну чем я не элита?
Маленький седой господин с последнего ряда поведал про идею открытия музея эмиграции в Русском доме. Будь мы в Москве, я бы намекнула ему, что мы здесь про другое, но как остановить, когда тебе говорят про столетнего барона, который поддержал встречу Дворянского собрания по телефону, про Берлин — перекрестье на крестном пути русских изгнанников, про то, что все за, но никто не берется за дело…
Все шло благостно к концу, как вдруг журналист, который сидел почти у выхода, чем-то отдаленно напоминающий Кису Воробьянинова, подскочил и потребовал микрофон. Говорил он долго. Седые волосы клочьями стояли на висках, просвечивая насквозь. Ухватившись за стул, свободной рукой, сжатой в кулак, он гневно рубил воздух. Хриплая немецкая речь время от времени прерывалась русскими словами, и мы вздрагивали: «Путин! Путин! Молодежь!» Потом почему-то мелькнуло слово «Академгородок».
«Ну все, — подумала я, — сейчас он вытащит из кармана балаклаву».
Гордо тряхнув головой, Киса сел.
Я обернулась к переводчику.
Не отрывая глаз от бумажки, куда быстрыми закорючками фиксировал реперные слова, он подтянул к себе микрофон и забубнил монотонно:
— Недостаточное внимание к профессиональному образованию…
Новый костюм, по-моему, смотрелся неплохо.
Опубликовано в книге “Дом с видом на Корфу”
