Разговор подходил к концу. Лида крутила в руках сумочку, чуть привставала и садилась снова, оглядывалась по сторонам, словно опасаясь то ли хвоста, то ли папарацци, – короче, всем своим видом показывала, что осталось еще что-то недосказанное.

– Ладно, – наконец решилась она, – только клянись, что никому не скажешь!

Я заинтригованно поклялась.

– В день рождения Пушкина я собираюсь читать стихи! – выпалила она.

– Да, пожалуй, и правда лучше об этом никому не говорить.

– Да ты дослушай! Мы с друзьями собираемся читать стихи у памятника Пушкину на площади Искусств.

Такой прыти от свой подруги, петербургской поэтессы, которую даже на шашлыки лишний раз не вытащишь, я не ожидала:

– А вы заявку подали?

– Какую заявку? Не собираюсь я подавать никакие заявки! Я что – в своем городе не имею право читать стихи, где мне вздумается?

– Повяжут, – меланхолично заметила я. – Теперь это модно.

– В мои годы, – кокетливо улыбнулась Лида, – можно только надеяться, что меня кто-нибудь повяжет.

– И много вас собралось? – осторожно спросила я.

– Пока двое, – скромно ответила Лида. – Но это только начало. Я по электронке отправила письма знакомым писателям. Вот жду. На сегодня ответил только один – написал, что он в Америке.

Мне стало любопытно:

– Слушай, а сколько вообще в городе поэтов?

– Да несколько десятков. – Лида махнула рукой. – И это только в нашем союзе. А в том, другом, еще почти столько же. Но я и тем, некоторым позвонила, – Лида многозначительно округлила глаза, как бы подчеркивая, что перед лицом общественного долга она готова пренебречь условностями.

– Короче, – я жестоко подвела итог, – тебе никто не ответил.

– Лида подняла голову и посмотрела на меня ясным поэтическим взором.

– Я все равно пойду.

 

За окном шевелился Невский проспект, из окна второго этажа видны были двигающиеся макушки, выгнутые спины машин и блики воды на водной глади канала.

– Придется, – сказала я, – только чур, я читаю Лермонтова!

Я откинула правую руку и продекламировала хорошо поставленным голосом:

– Вы, жадною толпой стоящие у трона,

Свободы, Гения и Славы палачи

Таитесь вы под сению закона!

Пред вами суд, и правда – все молчи!
За соседним столиком зааплодировали.

– Ну, Лермонтов по нынешним временам – это чисто вызов, – засмеялась Лида.
Два дня спустя, невинно проглядывая утренние новости, я наткнулась на сообщение: питерские оппозиционеры, которые разбили бивуак перед Мариинским дворцом – ОккупайИссакий – снялись с насиженного места и переместились на площадь Искусств.
– Лида! – срочно набираю письмо подруге, – твое место заняли! У памятника Пушкину теперь спит героиня сопротивления Курносова!

– Я своих планов не меняю, – твердо сказала Лида, словно это она, а не Курносова, теперь героиня сопротивления. – К тому же до 6 июня их скорее всего разгонят.

– Кто их теперь разберет…

– В конце концов, – заключила Лида, – пусть Курносова читает стихи с нами. Я в этом ничего вредного не вижу.

Наши шансы ночевать в участке росли на глазах.

– Ты стихи-то выучила или по бумажке читать будешь?

– Да я со школы помню! – обиделась я:
Но есть и божий суд, наперсники разврата!

Есть грозный суд: он ждет;

Он не доступен звону злата,

И мысли, и дела он знает наперед….

 

***

В Петербург я приехала накануне. Клятву, торжественно данную Лиде, держала крепко: про концерт нашей самодеятельности раскололось только родным, – ну, чтоб не ждали рано.
Утром поднялась, как по тревоге.

– Срочно читай новости, – закричала трубка Лидиным голосом, – Губернатор распорядился провести на площади Искусства чтение стихов! Там уже строят сцену! Откуда они узнали? Как могли пронюхать про наши планы?

– Ну, Лида, начнем с того, ты оповестила полгорода. Там, думаю, народ к заветной дверце в очереди стоял…

– Представляешь, в каком я положении! Что теперь делать?!

– Читать стихи!

– Хорошо, – с отчаянной решимостью согласилась Лида, – я все равно пойду, раз уж я созвала народ и посмотрю по обстановке.

– Я с тобой, – как верная подруга подтвердила я.
По питерским меркам было даже жарко, отчего толпа, текущая по Невскому, выглядела весело и цветасто. У Гостиного двора, где и обычно столпотворение, образовался затор. На грубо сколоченной сцене с двумя экранами кучерявый парень со смутно знакомым лицом кричал в микрофон:

– И долго буду тем любезен я народу! Что чувства! Добрые! Я лирой пробуждал.
Лида помрачнела и прошла мимо, не поворачивая головы. Я молчала, боясь неуместным замечанием ранить тонкие поэтические чувства. Так мы дошли до поворота к гостинице Европейской.
На обеих сторонах перекрестка движение преграждали огромные рамы с парочкой живых Пушкиных. Из дверей Филармонического зала выпорхнула стайка Лариных Татьян. Придерживая пальчиками кружевные юбки, девушки свернули к площади.

Двухъярусная сцена загораживала вознесенную над площадью непокорную голову.. На самом верху, между экранами, склонившись над книгой, стояла Светлана Крючкова. Знакомый голос звучал мягко, словно баюкал:

– В чешуе, как жар горя, Тридцать три богатыря…
Народ сидел на скамейках, лежал на газонах, катал коляски, целовался, ел мороженое, подходил, уходил, собирался в кучки, в плотную толпу, расходился и снова заполнял сквер.

Тропа не зарастала.

Повеселев внезапно, Лида замахала рукой и кинулась к небольшой компании. По интеллигентному и немного отрешенному виду я сразу догадалась, что это и есть те отчаянные смельчаки, которые пришли читать Пушкина.

–Что же будем делать? – обратилась Лида к общественному мнению.

Седоватый поэт поправил беретик и нерешительно произнес:

– Ты, в общем –то, этого и хотела?

– Не знаю, – потупилась Лида. – Я как-то не так себе это представляла.

– Тебе ОМОНа не хватает для полного счастья?

– Вовсе нет, мне не хватает искренности! Это же все официально! Это же все мэрия организовала.
– Слушай, – вставила я, – вообще-то это и есть их работа. Граждане пожелали читать стихи? Читайте! Вот вам сцены, микрофоны, столики на улице и менты для порядку. Это же мы и добиваемся? Так?

– Так, – как-то с сомнением произнес поэт, – но непривычно.

– А вот что, – вмешалась дама с длинными распущенными волосами, – пойдемте-ка гулять в Летний сад!

– Вы идите, – сказала я, – а я не могу: обещала в книжном клубе «Буквоеда» Пушкина почитать. Вслух.

И тут хлынул дождь.