МЕРКУРИЙ № 16

СПЕЦВЫПУСК

Ноябрь 1988

Ленинград

Меркурий. №16

«И НЕПОДКУПНЫЙ ГОЛОС МОЙ…»

Содержание

1

***

…В уважаемом мною журнале «Огонек» я напоролась на замечательную фразу. «Вместе со всей страной, – пишет критик Т. Иванова, – я сейчас читаю только третью часть романа Пастернака». Я, извините, не поверила. Не поверила, что филолог, литератор, москвичка Татьяна Иванова не читала до сих пор «Доктора Живаго». Точно так же я никогда не поверю, что есть люди, которые не читали ни самиздата, ни тамиздата, – люди, которые не участвовали в передаче из рук в руки машинописных листов, ксерокопий и так далее. Долгие годы неявно существовала целая область жизни. И вот теперь мы впервые получили возможность говорить о ней вслух.

Бог знает, какими силами общество было откинуто чуть ли не к феодализму; там же, в догутенберговской эпохе, оказалась и печать. Как в средневековье, трубили на площади царские глашатаи, оглашая правительственные указы, а в монастырях скрипели перьями иноки, от руки переписывая летописи. Утешает только одно – в историю войдут и те и другие.

Сегодня мне хочется сказать о людях, которые, как сейчас принято говорить, начали с себя. О тех, кто не участвует в массовых акциях «коллективного прозрения», о тех, кому не нужно мановения августейшей руки для того, чтобы говорить правду. О тех, для кого говорить правду – свойство организма.

За то право, в котором Татьяна Иванова не призналась, – право прочитать «Доктора Живаго» до того, как он был напечатан в «Новом мире», – до сих пор сидит в мордовских лагерях ленинградец Борис Митяшин… Люди лишались работы, социального положения, заработков. Существовали в изоляции, выдерживали критику, иронию – право, так легко посмеяться над журналом с тиражом… в десять экземпляров… И тем не менее, это именно те люди, которые, придя сейчас, если такая возможность будет у них, в зримую прессу, никогда не станут марионетками. Это люди, которыми нельзя будет управлять директивно, их просто трудно уже запугать. Если редактор «Советской России» не посмел вякнуть, когда ему велели напечатать статью Нины Андреевой, то я глубоко сомневаюсь, что так бы легко и послушно согласился на это человек, прошедший школу самиздата.

Гаранты перестройки – это люди, которые ничего не боятся, люди, которые пережили так много, что лишение заработка, премии или благожелательного взгляда начальника для них уже ничего не значат.

2

Я могла бы подробнее говорить о тех журналах, которые издаются в Ленинграде, о солидных журналах, благодаря которым могли существовать, не эмигрируя, ленинградские поэты и писатели. Я могла бы долго рассказывать о журналах, публиковавших статьи, за которые, например, Вячеслав Долинин отсидел четыре года, – теперь бы эти статьи не приняла «Правда» как недостаточно острые. Не могу умолчать и о своем любимом детском журнале «Дим», который тоже выходил смехотворным тиражом в сорок экземпляров. Его читали, и до сих пор он служит предметом моей личной гордости.

Времена изменились и, казалось бы, «Огонек», «Московские новости», «Известия» (на самом деле их по пальцам можно пересчитать, эти издания) составляют несокрушимую конкуренцию журналам, которым, если что и перестраивать, так только типографскую базу. Однако самиздат не исчез. Более того, тиражи растут, появляются новые издания. В частности, вот так появился «Меркурий», редактором которого я являюсь. Так появился журнал «Вестник Совета ЭК», о котором расскажет Михаил Талалай.

Существует целая культура самиздата. Это совершенно иная школа журналистики. Иной язык. Иное мышление. Ни в одном самиздатском журнале вы не прочтете слово «якобы», «так называемый». Это язык, свободный от ханжества, от внутренней фальши. Это иное мировоззрение – свободный, раскованный взгляд на жизнь. Это не может пропасть просто так, в никуда или спокойно перейти в журнал «Огонек».

Разнообразие направлений, политических платформ, настоящий, а не вымученный плюрализм мнений – вот что может принести традиция САМИЗДАТА в однообразный и управляемый поток официальной прессы.

Долгие десятилетия САМИЗДАТ был основой, средством и символом Сопротивления сталинизму, как любому виду насилия над человеком и его духовным миром. Сегодня ему пора стать предметом исторического и литературоведческого исследования.

Независимая пресса, впитавшая лучшие традиции САМИЗДАТА, его опыт и мужество, должна прийти ему на смену и стать реальной, заметной и влиятельной частью общественной жизни.

Елена Зелинская

Из выступления на дискуссии «Гласность и печать» 13 мая 1988 г.

3

ДЕКРЕТ О ПЕЧАТИ

В тяжкий решительный час переворота и дней, непосредственно за ним следующих, Военно-Революционный Комитет вынужден был предпринять целый ряд мер против контрреволюционной печати разных оттенков.

Немедленно со всех сторон поднялись крики о том, что новая социалистическая власть нарушила, таким образом, основной принцип своей программы, посягнув на свободу печати.

Рабочее и Крестьянское правительство обращает внимание населения на то, что в нашем обществе за этой либеральной ширмой фактически скрывается свобода для имущих классов, захватив в свои руки львиную долю всей прессы, невозбранно отравлять умы и вносить смуту в сознание масс.

Всякий знает, что буржуазная пресса есть одно из могущественнейших оружий буржуазии. Особенно в критический момент, когда новая власть, власть рабочих и крестьян, только упрочивается, невозможно было целиком оставить это оружие в руках врага, в то время, как оно не менее опасно в такие минуты, чем бомбы и пулеметы. Вот почему и были приняты временные и экстренные меры для пресечения потока грязи и клеветы, в которых охотно потопила бы молодую победу народа желтая и зеленая пресса.

Как только новый порядок упрочится, всякие административные воздействия на печать будут прекращены, для нее будет установлена полная свобода в пределах ответственности перед судом, согласно самому широкому и прогрессивному в этом отношении закону.

Считаясь, однако, с тем, что стеснение печати даже в критические моменты допустимо только в пределах абсолютно необходимых, Совет Народных Комиссаров постановляет:

ОБЩЕЕ ПОЛОЖНЕНИЕ О ПЕЧАТИ

1. Закрытию подлежат органы прессы: 1) призывающие к открытому сопротивлению или неповиновению Рабочему и Крестьянскому правительству; 2) сеющие смуту путем явно клеветнического извращения фактов; 3) призывающие к деяниям явно преступного, т.е. уголовно-наказуемого характера.

2. Запрещения органов прессы, временные или постоянные, проводятся лишь по постановлению Совета Народных Комиссаров.

3. Настоящее положение имеет временный характер и будет отменено особым указом по наступлении нормальных условий общественной жизни.

Председатель Совета Народных Комиссаров Владимир Ульянов (Ленин)

( «Правда». № 171, 10 ноября 1917 г.)

4

СОВЕТСКОЕ ИНФОРМАЦИОННОЕ ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВО

(истоки и перспективы)

Итак, исторический аспект… Какой виделась модель информационных отношений «государство – гражданин» в доктрине классиков марксизма-ленинизма? Марксова точка зрения наиболее ярко представлена в его выступлениях в шестом рейнском ландтаге – апрель 1848. Дебаты были посвящены свободе печати и опубликованию протоколов сословного собрания. Свободная печать была им названа «зорким оком народного духа», «говорящими узами, соединяющими отдельную личность с государством и с целым миром», «духом государства, который доставляется в каждую хижину с меньшими издержками, чем материальное средство освещения. Она всестороння, вездесуща, всеведуща».

Ленин подверг резкой критике информационную политику самодержавной России: «Правят тайком, народ не знает и не может знать, какие законы готовятся, какие войны собираются вести, какие новые налоги вводятся, каких чиновников и за что награждают, каких смещают». Споря в Разливе, во время написания «Синей тетради», с Зиновьевым, он говорит: «Не дай бог дожить нашей партии до того, чтобы ее политика делалась в тайне, где-то наверху, келейно, – мы-де умные, мы знаем всю правду, а массам будем говорить полправды, четверть, осьмушку правды».

Граждане социалистического государства, по Ленину, должны иметь право «все знать» и «обо всем судить», а реальное осуществление этих прав является самостоятельным и весомым фактором силы такого государства.

Резюмируя их позиции (заметим в скобках, что приведенные примеры отнюдь не исчерпывают соответствующее теоретическое наследие Маркса и Ленина), можно так определить искомую модель: во-первых, деятельность социалистического государства должна быть в максимально большой степени открытой, говоря современным языком, транспарантной для его граждан (право «все знать») и, во-вторых, государство должно во все большей степени предоставлять гражданам гарантированную возможность публично выражать их отношение к его деятельности (право «обо всем судить»). Таковы исходные позиции марксистско-ленинской доктрины информационной составляющей социалистического государства. Добавим лишь, что первая программа партии большевиков выдвигала требование «неограниченной свободы слова и печати».

Теперь о том, как эти теоретические постулаты трансформировались в нормативно-правовые установления (декреты) Советской власти. Под первыми из них стоит подпись: Председатель

5

Совета Народных Комиссаров Владимир Ульянов (Ленин). Первый среди первых – Декрет о печати. Совнарком принял его 27 октября (9 ноября), а днем раньше ВРК (Н. Подвойский) закрыл ряд органов «контрреволюционной печати разных оттенков» – «Речь», «День» и другие. Функции декрета: 1) освятить акции Военно-революционного комитета авторитетом государственной власти; 2) объяснить, почему эти акции предприняты; 3) дать правовые рамки дальнейшей деятельности органов прессы. (Читателю предоставляется возможность самостоятельно проанализировать реализацию этих функций – декрет приводится в качестве приложения к данному выступлению). История рождения этого декрета весьма интересна. Это один из первых декретов советского правительства (принят на второй день его существования) и, видимо, самый первый, прошедший горнило парламентской обструкции – Совнаркому пришлось отстаивать его существование в многопартийном тогда высшем органе государственной власти – ВЦИКе. Это происходило 4 (17) ноября 1917 года. Состав ВЦИКа по партийной принадлежности распределялся в то время следующим образом: большевики – 62 мандата, левые эсеры – 29, меньшевики-интернационалисты – 6, украинские социалисты – 3, эсеры-максималисты – 1. Итого – 101 депутат. В голосовании по данному вопросу (быть или не быть Декрету о печати) участвовало 59. Итоги: быть – 34, не быть – 24, один депутат от голосования воздержался. Ленин заключал дискуссию. Его основной тезис в защиту декрета: «Мы должны уйти от этой свободы печати, зависящей от капитала. Этот вопрос имеет принципиальное значение. Если мы идем к социальной революции, мы не можем к бомбам Каледина добавлять бомбы лжи».

Итак, декрет получил права «законнорожденного». Его авторы специальным пунктом определили временный характер «административных воздействий» на печать и твердо обещали «по наступлении нормальных условии общественной жизни» установить для печати «полную свободу в пределах ответственности перед судом, согласно самому широкому и прогрессивному в этом отношении закону». Заметим, что такого закона нет по сей день.

В январе 1918 года Ленин подписал Декрет «О Революционном трибунале печати». Это был орган так называемой специальной юрисдикции. Его ведению подлежали «преступления и проступки… совершаемые путем использования печати». К таким преступлениям и проступкам

6

относились «всякие сообщения ложных или извращенных сведений о явлениях общественной жизни, поскольку они являются посягательством на права и интересы революционного народа, а также нарушения узаконений о печати, изданных Советской властью». Трибунал печати состоял из 3-х лиц, избираемых на срок не более 3-х месяцев Советом рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Заседания трибунала были открыты для всех.

В них участвовал защитник и обвинитель (в их качестве, по выбору сторон, допускались все пользовавшиеся политическими правами граждане обоего пола). Трибунал имел в своем «арсенале» следующие наказания: 1) штраф; 2) выражение общественного порицания, о котором привлеченный орган печати доводил до всеобщего сведения способами, указываемыми трибуналом; 3) помещение на видном месте приговора или же специального опровержения ложных сведений; 4) приостановка издания временная или навсегда или изъятие его из обращения; 5) конфискация в общенародную собственность типографий или имущества издания печати, если они принадлежат привлеченным к суду; 6) лишение свободы; 7) удаление из столицы, отдельных местностей или пределов Российской Республики; 8) лишение виновного всех или некоторых политических прав. В год появления этого органа (1918) перестало существовать 3200 и вновь возникло 2 тысячи периодических изданий; жизнь, как видите, не стояла на месте. Но воздействие на печатные органы носило репрессивный характер, а не превентивный, осуществлялось «после того», а не «до того». В 192I году положение начинает меняться. В середине ноября в Госиздате появляется Политический отдел, на который декретом Совнаркома от 12.12.21 г. возлагаются функции цензуры. По всей видимости, это первый орган советской цензуры. Кроме издательств они появляются и в других очагах культуры. Объединил все цензуры декрет СНК РСФСР от 6 июля 1922 г. Им создан Главлит – вначале на правах отдела при Наркомпросе, а затем уже при Главлите, как стержне, кристаллизуются иные цензурные образования. Так декретом CНK РСФСР от 9 февраля 1923 года при нем создается Главрепертком с функцией цензуры зрелищ (во главе его одно время находился и широко известный теперь Ф.Ф.Раскольников). Это ограничение на информационно-интеллектуальную продукцию, которая еще не увидела света. Но ведь и то, что уже напечатано и находится в библиотеках, тоже может быть опасным. В апреле 1923 года появляется первая ласточка так буйно потом расцветших «спецхранов» – циркуляр Главполитпросвета об изъятии «вредных» книг из библиотек. В списке, к нему приложенном, перечислены сочинения Платона, Канта –

7

вообще идеалистов, произведения Л.Толстого, П.Кропоткина. Стараниями Н.К.Крупской этот список потом был аннулирован, но идеология запретительства с этим не умерла и вскоре вновь перешла в наступление.

Оценивая сейчас по критерию глубины гласности 70 прошедших лет, самым полноводным в этом смысле десятилетием следует признать первое: 1917-1927 гг. Река гласности тогда почти не имела берегов. Печатались отчеты основных советских учреждений – вплоть до ВЧК. В «Известиях» ЦК печатались планы работы Политбюро и Оргбюро ЦК, причем публикация документов ЦК никогда не дублировалась, т.е. они не могли быть опубликованы одновременно в нескольких печатных органах.

И насчет права «обо всем судить» не забывали, критика снизу вверх «доставала» партийных и советских руководителей всех рангов, не исключая и Ленина. Открытый характер этого десятилетия можно проверить – если разрешат! – по газетам того времени, они не идут ни в какое сравнение с газетами последующих лет – тридцатых, сороковых и т.д. и т.п. Год от года река гласности мелела. В этом отдельная и немаловажная компонента становления режима сталинщины и иже с ним. Монопольный характер власти определил и определяет монопольность сбора и распределения информации. Расширение социальной базы власти, самоуправление народа требует кардинальной реформы сложившегося в стране информационного порядка, иного уровня правового регулирования соответствующих информационных отношений. Хочется надеяться, что осознание этого требования сыграло не последнюю роль в появлении в «Плане подготовки законодательных актов СССР…», утвержденном Верховным Советом СССР 28.08.86, пункта о необходимости разработки Закона СССР о печати и информации. По «Плану…» проект этот должен был появиться на свет в IV квартале 1986 года. Его «нареченные родители» – Союз журналистов СССР, Госкомиздат СССР и Министерство юстиции СССР. На сегодня, по слухам, есть несколько проектов, но общественности они недоступны, носят пока кабинетный характер, даже «сейфовый».

Январский Пленум ЦК КПСС (1987 г.) поставил вопрос шире: надо разработать совокупность правовых актов, гарантирующих один из основных принципов перестройки – гласность, и тут же определил деловую установку для этих актов. Они должны: а) обеспечивать максимальную открытость в деятельности государственных и общественных организаций (помните ленинское – право «все знать»?!); б) давать трудящимся реальную возможность высказывать свое мнение по

8

любому вопросу общественной жизни (право «обо всем судить»).

Сегодня я буду говорить о проектах двух нормативных актов – Закона СССР о печати и других средствах массовой информации (37 статей) и Закона СССР о гласности (включает в себя 46 статей). Рамки регламента не дают мне сегодня возможности их подробного анализа. Поневоле приходится выбирать, но буду стараться коснуться наиболее важных, разумеется, с моей точки зрения, вопросов. Прежде всего, следуя совету Декарта, определим основное понятие – гласность. Каково его содержание, что под ним понимать? Тут существует как минимум два подхода. Узкий и широкий. В рамках «узкого» под гласностью следует понимать определенный режим деятельности государства. Тогда содержанием гласности будет – открытость, прозрачность, транспарантность деятельности органов и должностных лиц государства… В рамках «широкого» понимания гласность – это определенный режим деятельности общества, при котором гласность в придачу к открытости включает в себя правомочия «своих слуг» – органов государства. То есть гласность – это и право «все знать» и право «обо всем судить», и право быть услышанным и увиденным самой широкой аудиторией. Если оценивать с этих исходных позиций проект Закона о гласности, то, к сожалению, придется констатировать, что в своей превалирующей части он создан «под флагом» узкого понимания гласности с небольшими «вкраплениями» норм ее широкого понимания (практически из 46 статей лишь одна статья №8 – «Право на публичное выражение мнений» – да и то непоследовательно, этому посвящена).

Коснусь лишь еще одного, важного, на мой взгляд, вопроса в этом проекте. Каковы пределы гласности, ее берега? В реке гласности, по проекту закона, их три. Информационные интересы общества, государства и граждан. Каждый из этих субъектов имеет право на свои «зоны приватности», обеспеченные соответственными правомочиями. Эти правомочия состоят в обязанности соблюдения государственной и служебной тайн, тайны усыновления, вкладов, переписки и т.д. и т.п. Интересам общества служит запрет использовать гласность «для пропаганды войны и расизма, национальной и религиозной нетерпимости и человеконенавистничества, насилия, жестокости, порнографии». Чего здесь недостает? Прежде всего закрепления открытого характера перечня сведений, составляющих тайны, а особенно государственную и военную (ведь за их разглашение установлена жесткая уголовная ответственность). Думается, что общий подход к этим вопросам должен определяться доминантной мыслью – информационная безопасность государства не может покоиться на информационном бесправии граждан. Необходим баланс безопасностей и возможностей удовлетворения законных информационных интересов всех социальных индивидов.

9

Причем, учитывая характер предшествующего развития нашего законодательства и практики, вектор этой балансировки должен быть четко ориентирован в сторону определенной деприватизации государства (что, кстати, уже реально в определенных областях государственной жизни и делается: открытие спецхранов, архивов, статистики и т.д.) и определении новых, более широких и неприступных границ информационной суверенности личности, граждан.

Теперь так же кратко о втором проекте – Закона СССР о печати и других средствах массовой информации. Его предметы ведения: 1) порядок образования органов печати, радио, телевидения; 2) порядок издания печатной и аудиовизуальной продукции; 3) порядок ее распространения; 4) регламентация отношений между СМИ и источниками информации,; 5) между СМИ и адресатами их информации. Лимит времени вынуждает коснуться лишь двух аспектов. Первое. Право на издание печатной продукции, согласно проекту, принадлежит:
1) КПСС; 2) Советам и другим государственным органам и организациям; 3) профсоюзам; 4) ВЛКСМ; 5) творческим союзам; 6) добровольным обществам; 7) кооперативным и 8) другим общественным организациям. Поскольку действующее законодательство не содержит четких признаков, по которым можно было бы относить то или иное объединение граждан к общественным организациям, такое закрепление состава субъектов, имеющих право создавать свои органы печати, будет являться препятствием для легитимации самодеятельными объединениями своих печатных органов. Наконец тот же вопрос о пределах, в данном случае, пределах свободы печати. Здесь они определены путем фиксирования форм злоупотребления свободой печати, которые запрещены. Их пять:

1. пропаганда войны, насилия, расовой исключительности;

2. наносящие ущерб интересам охраны госбезопасности и общественного порядка;

3. несовместимые с требованиями общественной нравственности и охраны здоровья населения;

4. в форме распространения ложных, дезинформирующих читателей сведений, а также не соответствующих действительности сведений, порочащих честь и достоинство граждан и организаций;

5. наносящие ущерб правам граждан на неприкосновенность личности, охраны личной жизни, тайны переписки и охраняемым законами правам и интересам граждан.

10

И здесь та же проблема четкости параметров содержания употребляемых понятий «государственная безопасность», «общественный поря док», «требования общественной нравственности»… Из нашего опыта мы знаем, до каких «зияющих вершин» искусства интерпретации такого рода аморфных понятий могут дойти «те, кому следует» в случае, если опять вернется «их время», поэтому нам с вами надо позаботиться о том, чтобы содержание этих понятий по возможности четче получило законодательное, а не начальственно-усмотрительное и раскрытие, и закрепление.

Заканчивая, хочу отметить, что наше общество вслед за многими и многими другими, втягивается в ту стадию своего развития, которую можно определить термином «информационное общество». Это общество, которое придает информации (знаниям, сведениям, ноу-хау и т.д.) большое значение, большее, чем вещам и энергии, и оценивает информацию в качестве перспективного стимула экономического, политического, культурного и социального развития как общества в целом, так и отдельного индивида.

А коли так, то со всей необходимостью встает задача адекватного правового реагирования на эти глобальные изменения. Разработки надежного и эффективного правового механизма, работающего на постоянное обогащение содержания информационных прав наших граждан, на устранение или снижение различного рода барьеров на их пути к той или иной информации, к ее получению, распространению, использованию. И решать эту задачу надо сообща всем миром, ибо информация – это тот социальный продукт, который как воздух нужен всем. Без исключения.

В. Монахов

«“ЭРИКА” БЕРЕТ ЧЕТЫРЕ КОПИИ…»

11

«СТОЛПЫ ОТЕЧЕСТВА» – О САМИЗДАТЕ

Роль самиздата в Вашей жизни – такой вопрос поставил корреспондент «Меркурия» перед 12-ю ленинградцами, чей талант и общественная деятельность заслужили благодарное признание соотечественников.

***

Лихачев Дмитрий Сергеевич.

Самиздат имеет в общественной жизни большое значение – особенно в пору неправедных ужесточений: цензурных, редакторских. Самиздат существовал всегда. С тех пор, как я умею читать, я помню самиздат. Взять к примеру, до революции – вещи, направленные против Распутина, они не могли быть выпущены официально, ходили в списках.

20-е годы. Многие стихи того же Есенина распространялись неофициальным путем.

Но в самиздате всегда было разное. И прогрессивное, острое. И вещи реакционные, антисемитские, грубо-анархические. Каждый волен выбирать, что нравится. Так что мое отношение к самиздату тоже не однозначное. Что-то очень хорошо, а что-то ужасно.

Чем меньше будет давление на социальную печать, тем меньше будет самиздата. Надо чтобы авторы, которые должны быть в каждой семье, всегда были на полках магазинов.

Стругацкий Борис Натанович, писатель.

Самиздат – это естественная реакция общественного организма на нехватку доброкачественной духовной пищи. Если государство не может или не хочет обеспечивать духовные потребности своих граждан в должной мере, граждане переходят на самообеспечение. В этом смысле самиздат не хорош и не плох, не прогрессивен и не реакционен – он попросту неизбежен.

Самиздат 60-х и 70-х годов – это замечательное явление нашей общественной жизни, которое еще ждет исследователя. Роль этого единственного в то время источника информации переоценить невозможно. Это целый мощный пласт духовной жизни, Это запрещенный Булгаков, запрещенный Платонов, Гроссман, Солженицын, Кестлер, Орвелл. Это публицистика Лидии Чуковской, Эрнста Генри, поднятого ныне на щит академика Сахарова и близкого,

12

видимо, к новому витку признания Солженицына, и совсем не признанного и забытого Амальрика. И замечательные исторические исследования Жореса и Роя Медведевых.

И весь Галич, и в значительной мере Высоцкий, и Юлий Ким. Целая культура!

И именно носители этой культуры сейчас в рядах наиболее активных борцов за перестройку, потому что духовная перестройка начиналась уже тогда, в начале 60-х – именно тогда и сформировался весь круг идей, понятий, которые ныне стали достоянием миллионов.

Шагин Дмитрий Васильевич, художник.

Всем самым хорошим я обязан самиздату. Он меня прославил так, что мне теперь даже очередь к пивному ларьку уступают. Поразительна сила самиздата. Писатель Шинкарев даже не обращается в редакции, а его книги («Максим и Федор», «Митьки») расходятся по всему миру.

Я прочел в самиздате много наших ленинградских поэтов. О выставках, которые официальная пресса не освещала или обзывала нас подонками и так далее. Это в 70-е годы давало поддержку, помогло выстоять. Сейчас вроде социальная пресса изменилась. Но неизвестно, что будет, если завтра им прикажут нечто другое. К примеру, на последнем съезде Союза художников было провозглашено, что Малевич, Филонов, Кандинский – агенты буржуазной культуры.

Самиздат честен, потому что независим. Ни перед кем не отчитывается. Только перед своей совестью.

Попов Валерий Георгиевич, писатель.

К самиздату я отношусь очень плохо. Трудно его находить, зачастую очень трудно прочесть из-за качества печати. Хотелось бы, чтобы все это выходило нормальным путем.

Очень обидно, что самиздат необходим и в наши дни. Официальные органы так и не вмещают всей нужной информации, хотя вмещают много ненужного.

В основном в самиздате мы прочли все самое лучшее. Но сейчас для меня он значит меньше, поскольку интересы и вся жизнь значительно сузились – кажется, и так все знаешь, ничего нового в печати не найдешь. Дело не в способе издания, а в наличии у людей идей и духа.

Курехин Сергей, композитор.

Часто читал журнал «Часы» – он был интеллектуальной отдушиной. Благодарен ему за то, что он ориентировался на живую философскую и культурную мысль. Все, что печаталось в этом журнале и приложениях к нему, было актуальнее официальных публикаций, острее. Кроме того,

13

официальные, особенно академические, шли с большим опозданием.

На сегодня самиздат должен стать попыткой создать независимую периодику. Есть смысл в существовании огромного количества маленьких журналов как изданий регулярных. Со своей аудиторией, своей линией, возможностью какой-то борьбы между ними. Борьбы мнений, идей. Ведь свобода мысли – это показатель прогрессии демократизации общества.

Кривулин Виктор Борисович, поэт.

У меня отношение к самиздату двойственное. Конечно, роль он играл значительную. Формировал представление о литературе. Благодаря ему стало понятно, что возможно и живое слово – в противовес тому, что публиковалось в печати официальной и на чем воспитывалась основная масса читателей. Ведь у самиздата не было и нет никакой технической базы. Способы его распространения по понятным причинам были достаточно специфичны, так что доступен он был далеко не всем. И потому возникла особая, довольно узкая среда людей, более информированных. Все же самиздат делал свое дело – большое и очень важное. А сейчас, как мне кажется, эта роль самиздата закончилась. Он должен отмереть или уйти в другую деятельность. Наступает время, когда должны возникнуть независимая журналистика и издательское дело. У самиздата в этом отношении накоплен большой опыт, именно он и мог бы стать основой. Но, конечно, нужна при этом и соответствующая техническая база, и другие благоприятные условия.

Мачинский Дмитрий Алексеевич, историк.

Если коротко, к самиздату отношусь прекрасно, роль в моей жизни сыграл огромную. Вообще эта тема требует разговора большого и серьезного. Но если вы беседовали с Кривулиным, то знаете и мое мнение.

Герман Алексей Юрьевич, кинорежиссер.

С политическим самиздатом я никогда знаком не был. Из литературного знал Солженицына, Гроссмана, Войновича, Пастернака «Доктор Живаго». У отца был «Реквием» Ахматовой.

Однажды мы снимали фильм в одном провинциальном городе. Это были 69–70 годы, когда «Андрей Рублев» был запрещен категорически даже для специалистов. И вот как-то раз в 7 часов утра в самом большом кинотеатре города собрались люди, интеллигенция. И посмотрели этот фильм. И копию тут же увезли. Это, наверное, не в прямом смысле самиздат, но явление того же порядка.

14

Я никогда не мог понять, почему после XX съезда партии этого не печатают, не показывают. Думал – это глупость литературных чиновников. Ведь напечатали «Ивана Денисовича», а «Раковый корпус» нет. Хотя по остроте их нельзя сравнить.

Я стал понимать это позднее, в связи с гласностью. И за «Лапшина» испугался задним числом. Если б я тогда понимал, что это не недоразумение, я бы не снял ни одной картины.

Катерли Нина Семеновна, писательница.

Я благодарна самиздату. Много лет он был в нашей общественной и культурной жизни единственной отдушиной. В годы безгласности он заполнял гигантские «белые пятна», образуемые средствами массовой информации, он один говорил с читателем человеческим, неказенным языком. Он один давал возможность прочесть то, что десятилетиями лежало в столах или было написано без всякой надежды на публикацию.

Сегодня значение самиздата, мне кажется, не уменьшилось, хотя стало другим. Теперь он стимулирует развитие гласности, подчеркивая дистанцию между разрешенной смелостью официальных изданий и настоящей свободой печати. В принципе существование самиздата – свидетельство острого неблагополучия в обществе. При теоретически благоприятном течении событий он в конце концов должен исчезнуть. Но такая перспектива кажется пока малореальной.

В моей собственной жизни самиздат сыграл очень большую роль. Были годы, когда он являлся чуть ли не единственным чтением и главным интересом. Читали, бросив все дела, часто ночи напролет, иногда на работе – я тогда работала в НИИ. Как-то раз, помню, целый день просидела в 1-м отделе, читая Солженицына.

Как литератору мне самиздат тоже помог – лучшее, что мной написано, пришло к читателю через него.

А что до политического образования, то я родилась и выросла при Сталине, заморочена была достаточно, и не будь в нашей жизни самиздата, еще неизвестно, сумела бы «разогнуться».

Гумилев Лев Николаевич.

Тринадцатый, четырнадцатый, немного пятнадцатого века – вот здесь круг моих интересов, знаний. Я – ученый, а из моей жизни как ученого было изъято слишком много лет. После этого все мое время, и человеческое тоже, поглощено наукой.

Поэтому на ваши вопросы могу ответить – просто не слышал, не читал, не знаю.

15

Тищенко Борис Иванович, композитор.

К самиздату я отношусь с уважением и благодарностью. Это он дал мне возможность вовремя прочесть огромное количество настоящей литературы: «Чевенгур», «Раковый корпус»… всего не перечислишь. И, конечно, поэзия. Поэзия Бродского сыграла большую роль в моей жизни. К тому же нас связывали годы дружбы…

Особое место занимает самиздат музыкальный. Такие, к примеру, вещи, как «Хроника моей жизни», «Диалоги с Робертом Крафтом», «Музыкальная поэтика» Стравинского и многое, многое другое, в большинстве своем до сих пор целиком неизданное. Так что для меня роль самиздата колоссальная – и в жизни, и в творчестве. Значительная часть моей музыки написана на самиздатовские тексты. Правда, теперь уже многое издано. К примеру Вторая симфония. Она была написана на стихи Цветаевой 21 год назад. Называется «Марина». Была дважды исполнена и лишь пять лет тому назад, когда стихи эти были опубликованы в двухтомнике, увидела свет и партитура.

«Реквием» на стихи Ахматовой писался в 65–66 годах. У меня до сих пор хранится самиздатовский экземпляр текста с правками Анны Андреевны.

Сейчас работаю над Шестой симфонией, посвященной памяти Е.А.Мравинского. Она тоже вокальная, состоит из пяти частей. В основе первой – стихи Анатолия Наймана «Сентиментальный марш», второй – «Эхо» Ахматовой, третью я назвал «Я вам снюсь» – на стихи Цветаевой, четвертая – «Веком гонимый» – это стихи Мандельштама «На смерть Андрея Белого», и пятая часть – «Единомышленники» Владимира Левинзона.

Так вот, тексты первой и пятой частей пока существуют тоже лишь в самиздатовском варианте. И, думается, несмотря на перестройку в политике официальной печати, самиздат своего значений не потеряет. Сегодня многое издается. Но далеко не все, и на всех все равно не хватает.

16

НА РУБЕЖЕ

Почти тридцать лет назад, осенью 59-го года, на XXI съезде КПСС Никита Хрущев произнес фразу, которая – как это сейчас ни представляется абсурдным – может быть поставлена в качестве эпиграфа (с известной долей иронии, естественно) над судьбой целого поколения поэтов, писателей, художников и музыкантов. Закрывая последнее заседание съезда, Хрущев патетически бросил в зал: «Нынешнее поколение молодых людей будет жить при коммунизме!»

Речь шла о поколении нынешних «сорокалетних», к которому принадлежит и автор этих строк. Иными словами о «поколении дворников и сторожей», как поется в песне Бориса Гребенщикова, написанной уже в сере дине восьмидесятых годов.

Когда я год назад услышал эту песню по местному радио, мне вспомнились первые строки манифеста, в словесных муках и спорах сочиненного трема пятнадцатилетними подростками, ощущавшими себя как бы в предбаннике литературного коммунизма, литературного рая, где все будет новым и невероятным:

«МЫ, ДВОРНИКИ СТАРОГО ИСКУССТВА, МЫ КОЧЕГАРЫ НОВОГО…»

Уж и не помню, что мы «кочегары и дворники» собирались делать конкретно – вероятно, то же самое, что и футуристы, чьи стилистические фигуры мы брали напрокат. Важно другое – именно кочегары и именно дворники. «Дворники» – в том, вероятно, смысле, что выметем из дома родной словесности как ненужный сор всю литературную рухлядь предшествующих десятилетий.

Кочегары – потому что в своей повседневной и черной работе будем, как и надлежит, поддерживать в топке времени огонь новой жизни, сжигавшей нас…

Кто из нас тогда – тридцать лет назад – мог предположить, что полудетская игра в большую литературу есть не что иное, как смутное и непонятное, но поразительно точное прозрение о том реальном социальном статусе, о том месте в обществе, какое будет отведено нам в будущем. О том, что мы действительно станем профессиональными! дворниками и сторожами вневедомственной охраны, кочегарами в угольных и газовых котельных?

Сама идея агрессивно манифестировать некую новую духовно-эстетическую общность на рубеже 50–60-х годов была, разумеется, вызвана не только стремлением молодых самоопределиться, но и подражанием «взрослым» – однако не тем взрослым дядям-поэтам, кто с достоинством носил во внутренних карманах своих москвошвеевских пиджаков членские книжечки СП, – другим, тем, кого, за редкими исключениями, уже не было в живых. Нашими «взрослыми» были прежде всего поэты «серебряного века». Причем мы не сразу открыли их: освоение этого культурного пласта шло как бы вспять, вниз по реке времени.

17

Сперва официально приоткрывались судьбы и стихи погибших в двадцатые – тридцатые годы советских поэтов (Есенина, Бориса Корнилова, Павла Васильева), потом молодых выпускников литинститута тридцатых годов, не переживших войну (Всеволод Багрицкий, Коган, Отрада, Майоров). Затем – нехрестоматийные стихи классиков советской поэзии, переживших звездный час своего творчества (Тихонов, Сельвинский, Асеев, Светлов). Ярко обозначились фигуры вдохновенных певцов, «геологов, чекистов, рыбоводов», идеологически выдержанных романтиков, учеников и подголосков расстрелянного Николая Гумилева («Здесь нет поэта Гумилева, здесь есть офицер Гумилев») – Э. Багрицкого, И.Уткина, М.Голодного, Недогонова… Из уст в уста передавались и заучивались киплингоподобные «Капитаны» и «Озеро Чад».

В тогдашней школьной программе не было Есенина, Блока, Достоевского, зато было слишком много Маяковского. Через Маяковского первого тома и проник в наше сознание язык футуристических манифестов, тяга к вызывающей, скандалезной метафорике. За предгорьями «поэтического новаторства» Маяковского открывался Большой Кавказ Хлебникова и Малый – Пастернака. Степановский томик «Библиотеки поэта», при всей парикмахерской редактуре и текстовой недостаточности, на многих из нас произвел впечатление пролома в стене.

Сквозь этот пролом вломился большой мир новейшей русской и западной поэзии. Сквозь этот пролом хлынул воздух словесной свободы – и нам стал понятен пафос таких «путейцев языка», как Марина Цветаева, Хармс и Введенский, Крученых и Елена Гуро, наконец, Мандельштам.

Новые имена обрушились подобно обвалу. Но по мере их открытия становилось очевидным, что неповоротливая советская издательская машина просто-напросто неспособна поспевать за нашими интересами. Когда я 14-ти лет от роду пришел в районную библиотеку со списком имен и названий, оказалось, что этих книг не только нет в библиотеке, но и пожилая дама, полвека проработавшая в библиотечной системе, ни одного имени из моего списка прежде не слышала.

Итак, были переписанные ученическим почерком стихи, но не было книг. Была юная жажда живого слова – а ее предлагали утолить уксусом. Может быть, именно тогда впервые возникло у нас чувство обиды за настоящую культуру, вместо которой нам настойчиво пытались всучить нечто рецептурно-выверенное, по большей части кашеобразное и диетическое. Вот официально признанные вершины поэтической России 50-х годов: Анатолий Софронов, иллюстрировавший очередным стихотворным опусом каждое новое постановление Совмина; Евг. Долматовский, вслед за Пушкиным освоивший жанр романа в стихах, чтобы достойным образом увековечить трудовой и боевой подвиг первых метростроевцев; некто Гусев, автор стихотворных пьес о счастливой жизни студенчества; целая плеяда поэтов-песенников, хором откликавшихся на каждое руководящее движение вышестоящих товарищей.

18

Егор Исаев, Сергей Михалков – имена, в комментариях не нуждающиеся. В Ленинграде – когда-то энергичный и по-своему одаренный Александр Прокофьев, превратившийся из юноши, некогда декларировавшего: «Подымаю руку на маститых!», – в рыцаря «свиного образа» в «деле Бродского» и ставшего героем целого ряда анекдотических историй, таких, например, как собственноручный привоз Прокофьевым в Москву, в Комитет по Ленинским премиям, собственного мраморного бюста (работы, если не ошибаюсь, Аникушина) – чтобы установить это произведение искусства в якобы организованной «Аллее лауреатов Ленинских премий» (одна из многих шуток Никиты Богословского…)

Откровенное и доходящее до бесстыдства тщеславие было отличительной чертой того поколения «поэтов от сохи и от станка», какое доминировало в русской культуре, начиная с 30-х годов. Мы видели их закат, и нельзя сказать, чтобы он был прекрасен.

Но рядом жила Ахматова, тогда еще недореабилитированная, а где-то в Москве или в Переделкине – недорепрессированный Пастернак. Рядом жили: Красовицкий, Еремин и Уфлянд, Роальд Мандельштам и Леонид Аронзон, Генрих Сапгир и Игорь Холин. Эти имена и сейчас практически почти ничего не говорят широкому читателю, но, похоже, начинает трудно и медленно приподыматься тяжелый занавес, отделявший их от читателя.

Это – учителя Иосифа Бродского, наши старшие братья, проделавшие сложную и неблагодарную работу – «связать песней узловатых дней колена», сквозь «годы безвременщины» протянув руку тому времени, когда поэтическое слово еще хоть что-то значило, когда жизнь поэта текла не параллельно его стихам, но когда голос, жест и жизнь были чем-то единым, неотчужденным, цельным.

Оборванный на полуслове голос Мандельштама как бы зазвучал вновь после двадцатилетнего перерыва, правда, в иных устах и с другими модуляциями. Недописанные стихи Хлебникова внезапно получили новое развитие – правда, обогащаясь реалиями 50-60 годов. Через историческую пропасть были проложены первые, шаткие еще мостки – но, по крайней мере, одиночных, рискованных пешеходов они выдержали.

И мы торопились отправиться туда, в недалекое, но безумно отдаленное от нас прошлое – чтобы вернуться домой потрясенными. Чтобы, расположившись возле убогого родного очага, плести – подобно средневековым паломникам – волшебную ткань повествованья о том «блистающем мире», куда вхож не каждый.

Мы читали вслух забытые стихи в чаду и скандалезе коммуналок. Среди птеродактилической мебели шелестели первые за полстолетия западные художественные журналы. На лекциях по научному атеизму я, держа книгу под столом, делал выписки из сочинений Бердяева и Булгакова, Соловьева и Шпета, чьи издания тогда были еще вполне доступны и баснословно дешевы у букинистов.

19

Мы жили с удвоенным зрением. Мы начинали жить на двух уровнях бытия одновременно – на повседневном и на праздничном, экзотическом. Эта удвоенность видения и сознания (нечто совсем противоположное раздвоенности предшествующих интеллигентов) стала духовным стержнем нового поколения писателей и художников. Девятнадцатилетний Бродский писал все в том же 1959 году:

Нам нравятся складки жира

на шее у нашей мамы,

а также – наша квартира,

которая маловата

для обитателя храма…

Вторая, литературная, «храмовая» реальность казалась нам тогда чем-то гораздо более реальным, чем первая – низменная, болотная, смертная…

Мы открывали большую поэзию – и в ее свете чудовищный послесталинский быт керогазов и примусов, наполненных глицерином телевизионных линз и расшитых болгарским крестом подушечек-думок, индивидуальных стульчаков, десятками развешанных на гвоздях на стене коммунального сортира (их хомутообразный вид заставлял вспомнить о конюшне) – полузабытый ныне быт этот представлялся еще более мизерабельным и уродливым, нежели, вероятно, это было на самом деле.

Выступавший недавно по ленинградскому телевидению экономист Гавриил Попов сравнил нынешнюю ситуацию общественно-политического прозрения с положением человека, который входит в темную комнату, где раньше жил, никогда не зажигая света. Он включает лампу и обнаруживает, что в комнате бардак и развал, чего раньше, естественно, не мог заметить. Это 80-е годы.

Но четверть века назад все выглядело не совсем так. Человек родился и провел первые годы жизни в темной комнате. Он привык к темноте, сжился с непонятными шорохами в углу, с мебелью, которая на ощупь приятна, чуть ли не одушевлена. И вдруг зажигается свет. Кто-то – не сам жилец – включил мощную лампу. Комната населена чудовищами, брызнуло по стене пятно разбегающихся тараканов (это они шуршали по углам). Вместо уютной мебели – груды ящиков и обрезки досок. На подоконнике сидит крыса, не спеша скрываться в нору. Пол покрыт полужидким студенистым слоем – смесь крови, слизи, окурков и еще чего-то – живого, шевелящегося. Это годы 50-е.

Зрелища, какое открылось нам при свете поэзии «серебряного века», лучше было бы не видеть. Принимать жизнь такой, «какая она есть», стало невозможно. Да, открытие мира большой литературы на рубеже 50–60-х годов можно соотнести с тем, что происходит сегодня: «новые» имена старых поэтов на страницах журналов, лавина «свежих» вещей двадцатилетней, а то и полувековой давности, конъюнктурная возня вокруг «горячих тем», журналистский Клондайк. И снова – как тридцать лет назад – первые зарницы гражданской войны в литературе.

20

И все же различия много существенней внешнего сходства. Сейчас «гражданская война в литературе» ведется открыто и широкомасштабно, мощными фронтами. Тогда она носила партизанский характер, причем на первом ее этапе сталинисты не смели открыто высказывать своих претензий и тайных симпатий. Так В.Кочетов, по-партийному опасаясь открыто выступить против децентрализации экономики, намекает в романе «Братья Ершовы» на то, что прямой и целеустремленный главный положительный герой, будучи подлинным наследником славных пролетарских традиций, не в силах мириться с происками высоколобых либералов-конъюнктурщиков, которые в своих корыстных целях разваливают цитадель министерства, подрывают святую и незыблемую власть центра. Герой вынужден уехать на Дальний Восток, где находит единомышленников.

Кочетову, впрочем, удалось избежать утомительного путешествия за правдой через всю страну. Он благополучно обрел эту правду в Москве и завершил посмертным шеститомником свою писательскую карьеру. После 1962 года в подполье пришлось уйти его идейно-эстетическим врагам из «Нового мира». И если раньше там появлялись острые и откровенные статьи, то к середине 60-х годов журнал полностью перешел на систему полунамеков – искушенный читатель вылавливал их с легкостью и не без тайного удовольствия.

Играть в эти игры нам, писателям «ослепленного поколения», к счастью, не пришлось. То ли для участия в полуговорении правды требовался особый талант – не столько литературный, сколько дипломатический, то ли не хватало политической гибкости и эстетической всеядности, то ли просто совестно было, отложив томик Мандельштама, заниматься, по совету старшего товарища «высветлением» грустного стишка о любви – «потому что… ну… вы сами понимаете…» Нет, не требовалось уже сочинять юбилейные «паровозы» – чтобы протащить в журнал сомнительную подборку (сомнительную для редактора, который публично мог заявить, что не понимает крайнего авангардизма в нашей поэзии и поэтому не способен принять стихов М.Дудина, чересчур эстетских, на его вкус). Не требовалось сочинения шинельных од – прошло их время. Требовалось всего-то ничего: встать на цыпочки, приглушить голос, там промолчать, здесь выступить, там снять главу, здесь изменить концовку. При этом можно было оставаться кристально честным и до конца верным своему писательскому долгу. Иными словами, порядочным и даже (иногда!) мыслящим человеком.

Иосиф Бродский читал громоподобно, обрушивая на головы слушателей сокрушительные голосовые волны. Он читал прямо противоположно тому, как читают стихи актеры – обнажая музыкальную, а не смысловую ткань стиха. Он пел, и пение завораживало, раскатывало в лепешку, подчиняло слушателей. Смысл стихов доходил позже – когда их перепечатывали десятки машинок со слепым шрифтом.

21

Голос такой силы не мог быть санкционирован Союзом писателей. Он был реальной угрозой. Слепые и захватанные сотнями пальцев машинописные копии пугали больше, чем стотысячные тиражи. В 60-м году, когда Бродский впервые выступил публично на турнире поэтов, стихи слушали столь же охотно и повсеместно, как сейчас, скажем, рок-музыку ленинградцы – большой зал ДК Горького, где и проходил первый турнир
поэтов [фрагмент текста утрачен. – Публикатор электронной версии.] Многие не попали в зал – толпились у дверей. Выступали известные и малоизвестные авторы. Кого-то встречали прохладно, кому-то хлопали. Общее одобрение стяжал некий малый, который (сам, вероятно, того не ведая) пустил идеологического петуха, завершив оптимистическую зарисовку колхозного утра внезапно:

Орут машины, приосев от груза,

А во дворе петух-пропагандист

Кричит на всю округу: «Ку-куруза!»

На дворе стоял 60-й год, пик кукурузной кампании, и Н.С.Хрущева иначе как «кукурузник» в народе не именовали. Зал живо отреагировал на невольный, скорее всего, политический намек, а перепуганные члены бюро прервали дальнейшие сельскохозяйственные откровения недоумевающего автора. Но это еще не был скандал, хотя как раз приведенные выше строки фигурировали спустя несколько дней на бюро обкома как пример явной идеологической диверсии, послужившей поводом раз и навсегда запретить мероприятия, подобные «пресловутому турниру поэтов» (формулировка подлинная).

Скандалом было появление рыжего веснушчатого юноши, который, прорвавшись к микрофону, от волнения не мог сначала совладать с голосом, мычал что-то нечленораздельное и вдруг взревел, завыл и зал замер. Я почувствовал, не разбирая ни слова, что меня поднимает какая-то мощная волна. Я забыл о том, где и зачем нахожусь. Я слышал чей-то истерический крик: «Уберите, уберите хулигана!» Кричали будто где-то в другом измерении, и все вокруг нереальное: кто-то неистово хлопал, вскочив с места, что-то кричали, у дверей завязалась драка. Но все вокруг казалось ненастоящим. Так впервые посчастливилось мне почувствовать высшую реальность поэзии, ее властное превосходство над повседневной и обыденной жизнью, сиюминутными нуждами, требованиями момента.

До этого я считал поэтом того, кто печатает книги (вернее – кого печатают). Но вот сделалось очевидным, что любая книга стихов есть лишь слабое отражение, более или менее приближенная к оригиналу репродукция живого человеческого голоса. Говорю только о своем восприятии лишь потому, что нахожу нечто похожее у сверстников, переживших, подобно мне, революцию представлений о поэзии и о литературе.

22

Эта революция восприятия заставила нас иначе, чем раньше, относиться к печатному слову, преодолеть его магию, властвующую, к несчастью, до сих пор над сознанием большинства читателей. Подсознательное доверие к любой странице, пропущенной сквозь типографский станок, и столь же инстинктивное пренебрежение к рукописи или к слову звучащему, исключало какую бы то ни было самодеятельность читателя, не говоря уж о писателе. Между читателем и писателем выстраивалась анфилада пропускных камер: составитель, редактор, главный редактор, технический редактор, цензор, наборщик, снова редактор и главный редактор, вновь цензор, печатник, печатник, опять редактор и цензор, брошюровщик, чиновник Госкомиздата, экспедитор, директор книжного магазина или служащий книготорговой базы, продавец книжной лавки. Проходя все эти до сих пор неизбежные этапы, живое человеческое слово все более отчуждается от автора, усредняется и доходит до читателя, утратив, как правило, тот энергетический потенциал, с каким рождалось и заносилось на бумагу.

Я думаю, было бы огромной ошибкой объяснять появление литературного самиздата, его стремительный рост в 60-е годы, его цветение в 70-е и его кризис – в 80-е одними лишь цензурно-политическими причинами.

Трудно поверить, но это правда: многие из нас не стремились печататься, уклонялись от попадания под шестеренки налаженного издательского механизма, предпочитая собственноручные машинописные копии, изобиловавшие опечатками, пропущенными словами, перепутанными абзацами. Но именно репродукционная неряшливость и несовершенство позволяли удержать хотя бы часть той голосовой энергии, действенная сила которой открылась моему поколению на рубеже 50–60-х годов благодаря явлению Иосифа Бродского.

И когда он в своей нобелевской речи говорил о воле и энергии языка, диктующего поэту, что и как говорить, я понял: не будь литературного самиздата как наиболее адекватной формы сохранения звучащего слова, иначе (может быть, куда благополучнее в житейском плане) сложилась бы судьба самого Бродского и десятков ныне пока неизвестных поэтов и прозаиков, но не было бы ни Нобелевской премии 1987 года русскому поэту, ни того небывалого (и скрытого от глаз читателей) расцвета русской поэзии, о которой постоянно говорила Ахматова незадолго до своей смести – хотя, если судить по художественному уровню стихотворных публикаций, последние десятилетия не давали ни малейшего повода для оптимизма.

Ахматова имела в виду подспудно вызревающее движение, которое лишь сейчас только-только начинает заявлять о себе, и не исключено, что в недалеком будущем читателям придется пережить шок открытия – открытия мощной и властной стихии живого русского слова.

В.Кривулин

23

ОДИННАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

Интервью с поэтом Михаилом Генделевым

Елена Зелинская: Когда я говорила своим друзьям: «Вы знаете, приехал Генделев», – только самые мои близкие, личные друзья понимали, кого я имею в виду. Для большинства моих знакомых – а это люди, интересующиеся литературой и особенно русской, русскоязычной литературой, – это имя ничего не говорит. А для тех, кто знал вас 10 лет назад, это почти легенда. Вac я видела однажды в компании, мне показали пальцем и сказали: «Смотри, это Генделев». Потом, когда вы уже уехали, мне передали пачку захватанных желтых машинописных листков – она до сих пор у меня хранится – с вашим портретом. Потом пошли другие времена, иные поэты, иные стихи, и все это осталось в нашей юности, в нашем прошлом.

Мне хотелось бы, чтобы все те, кто сейчас читает наш журнал, знали, с кем я разговариваю, чтобы понять смысл нашей беседы. Поэтому расскажите немного о себе, о том, как вы здесь жили 10 лет назад.

Михаил Генделев: Если быть точным – 11, и это все можно было бы назвать «11 лет спустя». До 27 лет я жил в Ленинграде, к моменту моего отъезда из Советского Союза я уже около 7 лет занимался, как представлялось всем нам, профессионально литературой и, уехав из Советского Союза в Израиль, я продолжил свои занятия. Уехал я не просто из Советского Союза, я отдавал себе отчет в том, что я уезжаю из русской литературы, это обстоятельство оказалось одним из самых трудных для меня, это было решение, это был выбор… Я не считаю себя эмигрантским писателем, я считаю, что я – израильский поэт, пишущий по-русски, и, хотя подобного рода позиция и вызывает определенного рода раздражение, тем не менее литература Израиля знает подобного рода примеры, она существует не только на языке иврит, она существует на языке арабском, идиш, русском, польском. С точки зрения феноменологии, подобных примеров в мировой литературе, может быть, и не было, но ведь и государства, построенного по принципу государства Израиль, тоже не было. Неэмигранским поэтом я себя ощущаю потому, что идеологический фактор присутствует (а я не отметаю идеологический фактор в литературе как форме культуры), а более широко, антропологический элемент, а также национальный. Не существует эмигрантских литератур с мотивациями…

В эмигрантской литературе всегда нет метрополии. Метрополия – такова была польская литература в эмиграции. Моя метрополия – это Иерусалим. Я с большим интересом читаю работы моих коллег, с которыми я вместе начинал, но назвать себя, допустим, поэтом ленинградской школы, я бы не смог сегодня ни при каких обстоятельствах. Больше поло вины моей сознательной жизни прошло в Израиле, и это сложная ситуация.

24

Вопросы аудитории, вопросы публикации, вопросы читательские, т.е. отношения «писатель-читатель», на Западе для эмигрантской литературы стоят очень редко, я не сказал бы, что для израильтянина с такими, как у меня, взглядами это вопрос легкий. Все-таки смею сказать, что мои отношения с русской литературой, по самоощущению, не очень простые, то есть где моя аудитория как поэта – я затрудняюсь сказать. Эта странная ситуация литературы с очень суженным количеством читателей… Давая интервью полгода тому назад крупнейшей газете Израиля, на вопрос журналистки: «А что ваша русская аудитория?» – я ей ответил так: «Одна из моих последних работ, поэма, в которой есть описание бури, кончается строками:

Ветер драл, накрутивши на пальцы, пальмы

С них осыпались нетопыри…

Любой израильтянин, особенно отслуживший в армии, знает, что в кронах пальм живут летучие мыши. Мои ленинградские друзья, которые, если и видели пальмы, то в кадках, а летучих мышей – в делириуме (в белой горячке), естественно, при каком-то интересе к моей поэзии, должны счесть это просто за красивый троп, хотя это просто описание реальности. Ну, не совсем простое, наведенное в какие-то определенного рода ряды, но тем не менее это описание действительности, которое российскому читателю не знакомо.

Е.З.: Миша, может быть, вы имеете дело с уникальнейшим случаем. Ни один поэт не может, никогда не мог прежде проследить свою последующую судьбу. Правда?

М.Г.: Так, существует знаменитый феномен в культуре, когда предсказывают свою судьбу.

Е.З.: Это другой разговор. Он может предсказать, ему могут предсказать, но увидеть ее своими глазами не удавалось еще никому. Вы, в сущности, первый поэт, который сейчас видит свою судьбу как поэта. Так ведь?

М.Г.: К сожалению, то, что я пока вижу, мне не очень нравится.

Е.З.: Это другой разговор, но когда спустя 50 лет будут читать про ваших нетопырей, никто не обязан будет знать, живут ли летучие мыши в пальмах.

М.Г.: Совершенно справедливо.

Е.З.: И будут воспринимать это как красивый троп.

М.Г.: А кто все?

Е.З.: Читатели.

М.Г.: Видите ли, я не думаю, что в Израиле перестанут расти пальмы и нетопыри выродятся.

Е.З.: А вы думаете, что через 50 лет вас по-прежнему будут читать только в Израиле?

М.Г.: Я не знаю этого, я не могу программировать свою судьбу даже на ближайший год, поскольку ситуация в нашем государстве невероятно динамична на сегодняшний день; ситуация в Израиле динамична с момента его создания настолько, что многие вопросы, которые в вашей стране

25

решаются на уровне геополитики, в нашей стране приобретают характер коммунального быта. Российское представление о литературе, о литературном процессе неадекватно представлению о литературе европейскому, американскому и, конечно, израильскому. Судьба литератора на сегодняшний день, судьба целых жанров, судьба самой поэзии сегодня, с моей точки зрения, меняется. Со времен 1-й мировой войны, литература в мире принимает немножечко другие функции, а положение литературы в России просто уникально. Это не соответствует представлению о писателе и о литературе на Западе.

Я могу только мечтать об аудитории, которая в состоянии прочитать мои тексты, которая будет или не будет их читать. Такая читательская и писательская аудитория, как в России, – я был бы счастлив, если бы у меня была возможность находиться в каких-то отношениях с читателем, с большим количеством читателей, с читателем, интересующимся поэзией, ибо так, как интересовались в свое время в России, – я не знаю стран мира, в которых существует интерес к литературе. Я разговаривал с Милошем в Иерусалиме, он сказал, что феноменальность российского интереса к поэзии в России можно сравнить разве только, пожалуй, с интересом в Польше. Но при этом существуют традиционно культурные государства, которые вполне обходятся без поэзии. Например, несомненно упал интерес к поэзии во Франции, снизился интерес к поэзии в англоязычных странах.

Е.З. В одной очень молодой компании включили магнитофон, и я услышала для меня родные строки: «Туман относит ветер от реки…»

М.Г. Мне все же представляется, что если интерес к поэзии не упал, то принял другие формы. Если сравнить со взрывом, когда целые толпы поэтов как на праздник топали в литературу, как входило в литературу поколение – поколение Кривулина или мое поколение… В каком-то смысле все это теперь не совсем так. Молодых и новых имен, которые в свое время были у всех на языке, я не видел – перепечатки в эмигрантской прессе есть и т.д. А может быть, это дистанция, мы не все знаем.

Е.З.: Нет, тут вы правы. За последние 10 лет не появилось новых имен. Все шло по закону конуса – все уже, уже круг.

М.Г.: Об этом я судить не могу, потому что я знаю, что многие поэты хорошо работают. Я с большим интересом отношусь к тому, что делают сегодня москвичи, так называемая формальная школа. Это в любом случае интересно.

E.З.: Это интересно, но это все наши ровесники.

М.Г.: Я предпочел бы сначала познакомиться с тем, что читается и слушается здесь. Очевидно перемещение социальной ценности литературы. Похоже, что литература у вас, в силу происходящих перемен, начинает заниматься своим делом, а не только социальными проблемами. Конечно, и это важно, но в Израиле поэт – он все-таки поэт.

26

Е.3.: У нас не изменилась ситуация в этом отношении. Но сместился интерес в сторону публицистики в связи с разными изменениями в обществе.

М.Г.: Это не только у вас. Проза претерпевает во всем мире изменения, это, в частности, экспансия эссеистики, вторгшейся в традиционные жанры – новеллы, романы. Можно сказать, что в мировой литературе эссе сейчас является, ведущим жанром.

Е.З.: Мы не имеем сейчас картины современной русской литературы и не можем, хотя бы поэтому, сравнить нашу литературу с западной. До тех пор, пока не будут печататься Кривулин, Кожевников, москвичи…

М.Г.: Я бы не стал отделять официальную литературу от неофициальной.

Е.З.: Но мы не видим общей картины.

М.Г.: Может быть, мне издалека чуть-чуть виднее.

Е.З.: «Вторая культура» занимает такую маленькую экологическую нишу в обществе, что ее можно просто не разглядеть издалека. Хорошо, что вы знаете имена Кривулина, Ширали, но вы не можете поименно назвать москвичей, одесситов, киевлян. Какие могут быть параллели? Нет общей картины.

М.Г.: Картину я не представляю, но некие параллели есть, скажем, есть представление об иноязычной современной литературе. Я написал статью «Галочки на белых полях современной русской литературы» о современной русской литературе – об уроках Борхеса. Знакомство с его мастерской, методом письма должно было произвести взрыв в сознании русского писателя, взрыв оглушительный, т.к. временной взрыв по типу сознания – громадный, Борхес решал проблемы современной мировой литературы. Когда я выехал из Советского Союза, для меня было шоком то обстоятельство, что те вопросы, которые у меня только брезжили смутно, уже отработаны, решены в принципе: Картасар, кубинские писатели и т.д., т.е. писатели школы Борхеса, давно известные. Писательское сознание точно так же не может не учитывать уроки Джойса, Пруста, Кафки – это все классики. Как Пушкин для русского читателя. Но дистанция между упомянутой классикой и писателем много короче во временном отношении, в свое время это хорошо понял Бродский.

Е.З.: К вопросу о метрополии. Для русского литератора – это русский язык.

М.Г.: Я говорю только от себя, от Генделева, а не от какой-то группы. Я не считаю язык родиной. Это скорее тип сознания, способ восприятия мира, способ понимания его, способ реакции на него поэта. Этот вопрос мы много обсуждаем в эмиграции, может, это и неважно, как сказал Кривулин – «мы сами без тебя решим, какой ты поэт, израильский или русский». Когда я пишу, я не думаю об этом.

Е.З.: Но ваша поэзия стала частью русской литературы.

М.Г.: Две книги моих стихов, написанные в эмиграции, русскому читателю неизвестны. Поскольку ему неизвестен реальный мир, послуживший основой для них, моя поэзия может оказаться непонятной, герметичной. А я не ставил задачей расшифровывать тексты для

27

России или российского читателя. Это не записки путешественника. Я ведь не в турпоездку уезжал из России. Я там живу в своей собственной стране.

Е.З.: Тем не менее, когда я вас спросила в начале разговора о вашей жизни в Ленинграде, вы с третьей фразы перешли на разговор о положении поэта в эмиграции. Я в этой связи вспомнила о вашей встрече с лидерами ленинградской «Памяти». Они начали с того, что у нас, по их мнению, небанальное представление о том, что они плохо относятся к евреям. Все остальное время они мне объясняли, как хорошо они относятся к евреям.

М.Г.: Это понятно. Я, конечно, не хочу ассоциации с «Памятью», но это один из самых принципиальных вопросов, с которыми сталкивается уехавший куда угодно – в США, в Париж, в Израиль – имеет ли право писатель уезжать от языка? Проблему выражения на языке не снять никакой декларацией, никакой философской или социальной позицией. Язык уходит, когда человек живет в другом языковом аквариуме, язык меняет функцию, меняет звучание – это проблема любого писателя! Тиражи наших книг крохотные, аудитория наша распадается на компании, положение неблагоприятное, но скажу, что большинству писателей, по-моему, следовало бы съездить в эмиграцию, хотя бы чтобы научиться дисциплине.

Критики нет, падает прогресс, уровень, поэт в конце концов остается сам с собой. Вот ленинградская школа – продолжает существовать. Но слишком большое вложение себя в социум, заинтегрированность в рамки каких-то движений и кампаний – это не очень полезно. Эмиграция как стилистический прием – это очень интересно.

Е.З.: Один ленинградский писатель сказал как-то, что количество читателей у него не изменилось в эмиграции.

М.Г.: Я тоже об этом писал. Меня интервьюировал журнал «22», и я сказал, что мне наплевать, оплевывают мои стихи 5 или 5000 читателей. Мне читатель не очень-то нужен на сегодняшний день. Я считаю – пусть будет литература, читатели найдутся.

Е.З.: Это не вам судить – читатель сам разберется, кто писал для Израиля, а кто вошел в музей мировой литературы. А был ли у вас период адаптации – как поэта?

М.Г.: Да, и очень тяжелый. Я обнаружил, что накатанные, почти клишированные эстетические категории, к которым я привык апеллировать, абсолютно не работают в новой реальности. Нечем ее описывать, ассоциативные ряды не работают.

Это потребовало переворота и эстетики, и философии, и понимания того, что есть литература в мире. Я размышлял скорее о душе, о смерти, а не о том, сколько у меня читателей.

Е.З.: Можно это проиллюстрировать каким-то примером? Если сравнить ваше стихотворение, написанное здесь, и то, что написано после отъезда?

28

М.Г.: Это трудно. Мало я успел в Ленинграде написать. Я теперь уже немолод. Здесь было легко писать. Не могу проиллюстрировать мысль стихами. Чем меньше писатели разговаривают о судьбах мира, тем спокойнее. Кем является сегодня писатель? Каково его место в картине мира? Это гораздо интереснее. А ответом на эти вопросы является то, что он пишет, т.е. творчество писателя.

Е.З.: Надеюсь, что читатели нашего журнала получат возможность прочесть подборку ваших стихов.

М.Г.: Несомненно.

Е.З.: Может быть, вы хотите задать вопрос к журналу и выразить таким образом свой интерес к тому, что происходит?

М.Г.: У меня впечатление, что и ваш журнал, и все, что здесь происходит, может благополучно обойтись без моих вопросов.

Интервью подготовлено Еленой Зелинской

Биографическая справка

Михаил Генделев родился в Ленинграде в 1950 г. Окончил 2-й медицинский институт, работал спортивным врачом. 11 мая 1977 г. выехал в семьей в Израиль. Был там призван в армию и в качестве военного врача принимал участие в военных действиях в Бейруте, в известной операции «Мир в Галилее». Выпустил две книги стихов. Лауреат нескольких премий. Работает по специальности. В мае этого года стал первым гражданином Израиля, посетившим Советский Союз по гостевому приглашению.

29

Михаил Генделев

НОЧНЫЕ МАНЕВРЫ ПОД БЕЙТ–ДЖУБРИН

I

Я младшей родины моей

глотал холодный дым

и нелюбимым в дом входил

в котором был любим

где нежная моя жена

смотрела на луну

и снег на блюде принесла

поставила к вину

она крошила снег в кувшин

и ногтем все больней

мне выводила букву «шин»

в сведении бровей

узор ли злой ее смешил

дразнила ли судьбу

но все три когтя буквы «шин»

горели в белом лбу.

III

А нам читали: прорвались

они за Иордан

а сколько их, а кто они

а кто же их видал?

огни горели на дымы

как должные сгорать

а мы – а несравненны мы

в искусстве умирать

в котором нам еще вчера

победа отдана

играй военная игра

игорная война

где мертвые встают а там

и ты встаешь сейчас

мы хорошо умрем потом

и в следующий раз!

VI.

Славную мы проиграли войну

и неизвестно кому

рукокрылых хлопки

мышей

в амфитеатре траншей

кому плащи с остатками кож

плещут

свесившись с каменных лож

30

и

яму

на верные сто голосов

затягивает песок

но

сдували с небес жерла наших фанфар

ангелов и ворон

а

когда протрубил шофар

снега осыпая Хермон

и

скажи Император

ну!

какую мы проиграли войну

если эха нет

и не может ров

вернуть нам низы хоров

ладно!

мы проиграли войну

и можно еще одну

что же

мы вернемся в свою страну

и будем в голубизну

невинных небес

то есть

в неба свод

смотреть

и займем свой рот

дудкой

и будем пасти

твой скот у Дамасских ворот.

31

VII

Л.М.

Не перевернется страница

а

с мясом

вырвется:

ах!

в мгновенном бою на границе

у белого дня на глазах

с прищуром

тем более узким

чем

пристальнее

устремлен

Господь наш не знает по-русски

и русских не помнит имен

ВОЙНА В САДУ

I

Взят череп в шлем

в ремни и пряжи челюсть

язык взят

в рот

тьма

тьма и есть

покуда смотришь через

а не

наоборот

тьма это тьма

когда смотреть снаружи

но – взгляд

на черную росу покрывшую оружье

войну тому назад

«Стой! Ты похож на сирийца»

Сириец

внутри красен темен и сыр

потроха голубы – видно – кость бела

он был жив

пока наши не взяли Тир

и сириец стал мертв

– инш, алла –

отношенье цветов – я считаю – веры он

там

а здесь и напротив – напротив ты

и за то любили мы с ним войны

простоту

что вкусы у нас просты

и еще люблю я дела свои

обсуждать лишь с собой

и люблю как звенит

луг на хорах сосновых и запах хвой

в полдень

в двадцать два года

лицом в зенит.

III. «ВО ДНИ ТОРЖЕСТВ И БЕД НАРОДНЫХ…»

32

ВОЛЬНОЕ СЛОВО

Термин «самиздат» вошел в обращение с пятидесятых годов. Хрущевская «оттепель» оживила культурные и общественные процессы, независимую мысль. Однако узкие рамки разрешенной властью гласности были тесны, и вольное слово в них не вмещалось. То, что замалчивала или искажала официальная печать, находило место в самиздате. Распространялись переписанные от руки, отпечатанные на машинке, размноженные фотоспособом отдельные произведения, сборники, периодические издания. И отличали их прежде всего – нонконформизм, стремление пробиться к подлинной реальности, отторжение официальной лжи.

Надо сказать, что и до «оттепели» вольное слово жило. К примеру, в нашем городе в
1928–29 гг. издавался журнал «Небо и земля». Но условия существования тогдашнего самиздата были совершенно иными. В этой заметке нет возможности рассказать всю историю ленинградского самиздата, наша задача – хорошо рассказать о независимой периодике середины 50 – начала 60-х годов и репрессиях против ее издателей и авторов.

В 1956 году в Ленинграде начали свою жизнь самиздатовские газеты и журналы «Ересь», «Культура», «Литфронт литфака», «Электрон». Это были студенческие издания. «Культура» и «Литфронт литфака» выпускались в виде стенгазеты. «Электрон» – журнал, переписывавшийся от руки (пишущая машинка в личном пользовании в те годы была редкостью).

В конце 1956 – начале 57 года молодой математик Револьт Пименов издавал бюллетень «Информация», в котором помещал факты, замалчиваемые официальной печатью. Он успел выпустить около десяти номеров. Кстати сказать, одним из самых широко распространенных самиздатовских авторов того времени был Н.С.Хрущев – его «секретный доклад», не опубликованный в социальной печати до сих пор, ходил в списках еще в 1956 году.

Ленинградская официальная пресса, в духе вполне ждановском, откликнулась на появление новых студенческих изданий сразу же, в конце 56 года. Воспитанная тоталитарным государством журналистика продолжала нести знамя А.А.Жданова. Да и сейчас нередко видишь, что знамя это по эстафете поколений передано в цепкие руки.

Бориса Вайля, редактора журнала «Ересь», арестовали в начале 1957 года. Затем был арестован и Пименов.

Но остановить процесс развития самиздата было уже невозможно. Самиздат стал голосом формирующегося общества, который безуспешно пыталось заглушить государство.

В начале 60-х годов издание антихрущевского журнала готовил Герман Кривоносов, за что был арестован и приговорен к 6 годам лагерей. В 1965 КГБ разгромил журнал «Колокол», издававшийся группой специалистов, в основном выпускников Ленинградского технологического института имени Ленсовета. Успело выйти четыре номера этого журнала. Лидеры группы Ронкин и Хахаев получили по 7 лет лагерей (70 ст. УК РСФСР), другие члены редакции – меньшие сроки.

33

Преследовался и религиозный самиздат. В 1976 году в Ленинградской области, в Иван-городе, репрессивными органами была обнаружена подпольная типография издательства «Христианин», принадлежавшего Совету церквей евангельских христиан-баптистов. «Христианин» – первое независимое издательство, вышедшее из «догутенберговской эпохи». Возникло оно в 1964 году, в качестве множительной техники поначалу использовался гектограф. Спустя несколько лет руками рабочих- баптистов было изготовлено офсетное оборудование. Среди периодических изданий был «Бюллетень Совета родственников узников евангелистских христиан-баптистов в СССР». Этот Совет стал первой организацией, занимавшейся помощью узникам совести и их семьям в нашей стране в послевоенные годы. Разгром ивангородской типографии не прекратил этой деятельности. Книги и журналы издательства «Христианин» продолжали выходить в других областях и республиках.

В 1978 году группой молодежи начал издаваться журнал марксистской направленности «Перспектива». Выпущено было два сборника, после чего КГБ арестовал двух редакторов – Александра Скобова и Аркадия Цуркова. Цурков был приговорен к 5-ти годам лагерей и 2-м годам ссылки по 70-й ст. УК. Скобов помещен на принудительное «лечение» в психбольницу.

1979 год. Журнал «Община». Основу этого издания составляли публикации на религиозную тему. Уже третий номер был подготовлен, но к читателям не поступил. Редактор журнала Владимир Пореш был арестован и осужден. 5 лет лагерей и 3 года ссылки – 70 ст. УК РСФСР.

В октябре I979 года вышел феминистский альманах «Женщина и Россия». Авторы – Вознесенская, Горичева, Григорьева, Малаховская и другие. Большинство поднятых ими тем сегодня открыты в советской печати. Но 9 лет назад авторам и издателям пришлось испытать сильный нажим со стороны КГБ. Второй номер альманаха не вышел. Вместо него начал издаваться журнал «Мария». В 1980 году Вознесенская, Горичева, Малаховская, некоторые другие авторы и издатели журнала эмигрировали на Запад. В СССР подготовкой материалов для журнала, который продолжал выходить за рубежом и печатался там типографским способом, занималась Наталья Лазарева. Она отбыла 10 месяцев по статье 190-1 УК, а затем в марте 1982 г. была арестована вновь и осуждена на 4 года лагерей по ст. 70.

С 1979 по 81 год вышло 6 номеров реферативного журнала самиздата «Сумма». Эта была первая попытка обобщить опыт самиздата, представить читателю рефераты наиболее важных публикаций в сам- и тамиздате, дать справки обо всей независимой печати в нашей стране. Состав редколлегии «Суммы» не объявлялся. Статьи и рефераты подписывались псевдонимами. К сожалению, издание журнала прекратилось.

1979 год. СМОТ (Свободное межпрофессиональное объединение трудящихся) начинает выпускать свой информационный бюллетень. В нем публикуются документы СМОТа и статьи на политические и социально-экономические темы. После выхода 8-го номера были арестованы и осуждены активисты СМОТа Лев Волохонский (2 года лагерей по ст. 190-1) и Николай Никитин (полтора года лагерей по той же статье). Владимир Борисов был сначала арестован, а затем выдворен из СССР.

34

Ростислав Евдокимов и Вячеслав Долинин возобновили издание бюллетеня в 1980 году. Летом 1982 они были тоже арестованы и осуждены по ст.70. Евдокимов – 5 лет лагеря и 3 года ссылки, Долинин – 4 года лагеря и 2 ссылки.

В очередной раз издание «Информационного бюллетеня СМОТа» возобновилось в прошлом году в Москве. Надо сказать, что ленинградские авторы публиковались не только в самиздате своего города. Материалы из Ленинграда помещались в журналах «Хроника текущих событий», «Демократ», «Евреи в СССР», «Поиски», «Синтаксис» и многих других.

В 70-е годы самиздат широко распространился по стране, начали складываться общесоюзные издания.

К сожалению, в этой короткой заметке нет возможности назвать всех. Назвать издателей, авторов, поименно перечислить пострадавших. Многого мы, видимо, просто не знаем. История самиздата еще мало изучена. Это большая работа, и она – впереди.

За годы горбачевской «оттепели» многие темы, что прежде разрабатывались самиздатом, стали достоянием изданий официальных. Но политика гласности в направляемых властью средствах массовой информации и свобода слова и печати – далеко не одно и то же. Поэтому потребность в самиздате не отпадает. Напротив – по мере развития независимых общественных движений развивается и множится самиздат – свободная неподцензурная печать.

В. Долинин

35

ИЗГИБЫ ПЕРЕСТРОЙКИ

Царская Россия именовалась тюрьмой народов – и не зря. В нем действительно многих элементарных прав человека недоставало. Об этом красноречиво свидетельствует «Уложение о наказаниях уголовных и исправительных» 1885 года, которое включает несколько статей, ущемляющих гражданские права. Некоторые из них и процитирую.

Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1885 года.

С.-Петербург. 1892 год

1008. За открытие или содержание тайной типографии, литографии или металлографии виновные подвергаются:

денежному взысканию не свыше трехсот рублей и аресту не свыше трех месяцев, или заключению в тюрьме на время от двух до восьми месяцев; или же по усмотрению суда одному из сих наказаний. Примечание: тайной считается всякая типография, литография или металлография, кем-либо открытая или принятая от другого лица без разрешения надлежащего начальства.

1019. За хранение, продажу и распространение книги или издания, помещенных в общем каталоге запрещенных книг, или о запрещении которых было установленным порядком объявлено через местную полицию, виновные в том содержатели книжных магазинов, лавок и кабинетов для чтения, а также уличные и розничные книгопродавцы, подвергаются: денежному взысканию не свыше двухсот пятидесяти рублей.

Если книга, сперва позволенная, впоследствии подверглась запрещению, то за распространение ее, пока она не внесена в каталог запрещенных, или пока о запрещении оной не было установленным порядком объявлено через местную полицию, книгопродавцы и содержатели кабинетов для чтения ответственности не подвергаются.

1024. За напечатание, без цензурного разрешения, произведения, подлежащего, предварительной цензуре, хотя бы содержание напечатанного и не заключало в себе ничего законопротивного, виновный подвергается: денежному взысканию не свыше трехсот рублей и аресту не свыше трех месяцев.

1029. За допущение в периодических изданиях мест, недозволенных цензурой, а в сатирических журналах карикатур, не сходных с бывшими в рассмотрении цензуры, а в случае их несостоятельности, издатели периодических изданий, подвергаются: денежному взысканию: в первый раз не свыше пятидесяти руб., во второй – не свыше ста; а в третий и последующие разы, не свыше двухсот руб.

Если бы, по содержанию напечатанных без разрешения или вопреки запрещению цензуры мест, издатели или редакторы подлежали ответственности на основании других статей сего уложения, то, вместо сих денежных взысканий они подвергаются взысканиям,, в тех статьях определенных.

1034. За перепечатание произведения, запрещенного по суду и внесенного в каталог запрещенных книг, виновный, сверх конфискации всего издания, подвергается:

денежному взысканию не свыше трехсот руб. и аресту не свыше трех месяцев».

36

В дни политических забастовок 1905 года, в результате нажима революционных сил, царь Николай Второй манифестом 17 октября был вынужден приостановить действие этих антинародных законов. В.И.Ленин об этом писал так: «Уступка царя – самое большое завоевание революции».

К сожалению, всего лишь на недолгое время народ получил невиданную до этого свободу печати. После разгрома вооруженного Декабрьского восстания (1905 г.) царское правительство отказалось от своих конституционных обещаний.

Методы Николая II оказались удивительно живучими: с ними приходится встречаться даже сегодня, когда, стремясь к «общественному порядку», строгость законов 1885 года перекрывает Совет Министров ЛатвССР. 29 января сего года Советом Министров было принято постановление № 29 «О внесении изменений в постановление Совета Министров ЛатвССР от 23 апреля 1987 г. № 128»:

«Совет Министров Латвийской ССР поста новляет:

Пункт 3 постановления Совета Министров Латвийской ССР от 23 апреля 1987 года №128 «Об индивидуальной трудовой деятельности» (Ведомости Верховного Совета и Правительства Латвийской ССР 1987. г. № 23) изложить в следующей редакции:

«3. Запретить гражданам заниматься на территории республики следующими видами кустарно-ремесленных промыслов, кроме перечисленных в ст. 13 закона: изготовление для продажи населению свечей (кроме декоративных), икон и другой церковной утвари; выпуск с целью распространения брошюр, журналов, газет и других периодических изданий; размножение всякого рода печатной продукции; тиражирование грампластинок; другого рода деятельность в идеологической сфере».

Заместитель председателя СМ ЛатвССР Прауде.

Заместитель управляющего делами СМ ЛатвССР Богдан»

Чтобы ввести в жизнь это решение, произведены соответствующие изменения, в Уголовном кодексе ЛатвССР. Редакция независимого журнала «Аусеклис» была информирована заместителем генерального прокурора ЛатвССР Батарагсом, что 151-я статья УК ЛатвССР (занятие запрещенным промыслом) дополнена статьей 151-1. Ее содержание состоит в том, что за несоблюдение решения Совета Министров от 29 января на первый раз предусмотрено предупреждение, на второй – денежный штраф 50–200 рублей, на третий раз – штраф от 200 до 1000 рублей или 2 года заключения.

Куда уж тут отсталой царской России соревноваться с идущей по пути перестройки социалистической Латвии!

Этот антиконституционный закон больно затрагивает не только Латвию, это больше не является только нашей внутренней проблемой. Это реальная проблема противников перестройки, которая может создать предпосылки для ограничения так называемой «вседозволенности». Особое внимание следует обратить на тот факт, что это решение принято на столь высоком уровне – Советом Министров Латвийской ССР.

В.Жуковский, редактор «Аусеклис»

IV. ШЛАГБАУМ

37

СЕКРЕТЕН САМ ФАКТ СЕКРЕТНОСТИ

Недавно мне пришлось выступать перед читателями вместе с членами редколлегии одного журнала. Из зала поступил вопрос: а есть ли сегодня в печати «закрытые» темы? Может ли случиться, что удачное интересное произведение придется отвергнуть по внелитературным соображениям?

Главный редактор твердо ответил: «Нет, не может». Он сказал это искренне – по сравнению с тем, что печаталось несколько лет, да что лет! – месяцев назад, он получил возможность публиковать, а мы читать, такое, о чем раньше вслух и порассуждать-то никому бы в голову не пришло. Мы узнали, что в нашей стране давно уже существуют язвы, присущие, как горделиво утверждалось, только прогнившему капитализму: взяточничество на уровне невероятных «верхов», мафия, катастрофическое пьянство, о наркомании и проституции и не говорим. Мы поняли, что «советское – значит отличное» зачастую звучит прямым издевательством. Нам открылось многое, очень многое в нашем давнем и совсем близком прошлом, буквально во вчерашнем и даже сегодняшнем дне.

Так что же? Выходит, и вправду можно писать обо всем, нет в печати никаких «запретных зон»?

Есть… Все-таки они существуют, «закрытые темы», факты и обстоятельства – не то чтобы уж совсем нигде никогда не упомянутые, нет, но такие, свободное обсуждение которых – с приведением цифр, аргументов «за» и «против» – отсутствует среди даже самых смелых и острых публикаций.

Говорят, кто-то пытался подсчитать, сколько этих тем, и получилось около сорока. Не знаю, какова была методика подсчета, сорок ли их или, допустим, двадцать. Важно, что они есть, темы, которые вроде и затрагиваются, но всерьез, в полном объеме не обсуждаются. И это делает долгожданную нашу гласность ущербной.

Начать хотя бы с внешней политики. Что знаем о ней мы, кроме того, что она всегда была, есть и будет миролюбивой? И что деятель такой-то встречался с деятелем таким-то и имел с ним беседу, которая прошла если не в дружеской, то, по крайней мере, в деловой обстановке? Создается впечатление, будто где-где, но уж в этой области никакой перестройки не нужно, ибо здесь никогда не было допущено ошибок, не сделано шагов, которые сегодня мы сами могли бы осудить. Мы и не осуждаем, осуждают западные «радиоголоса», а про них любому известно: каждое их слово – ложь и клевета.

Но как бороться с ложью и клеветой, как защитить от их ядовитого влияния слушателей с недоразвитым политическим сознанием? Как – если противопоставлять их клеветническим измышлениям мы ничего не желаем и гордо молчим?

38

Что известно нам о неких секретных соглашениях, выработанных якобы при заключении в 1939 году пакта с Гитлером? Были такие соглашения или нет? А если все-таки были, то какую роль сыграли в судьбе Латвии, Эстонии, Литвы? И какова наша сегодняшняя точка зрения по этому вопросу? А заодно – и оценка введения в 1956 году войск в Венгрию, в 1968 – в Чехословакию, в 1979 – в Афганистан?

А присвоение Насеру звания Героя Советского Союза – это что, проявление волюнтаризма? Или обоснованное и мудрое действие руководителя, другие действия которого иной раз подвергались справедливой критике? Другие – но не это. А это, вкупе с перечисленными выше событиями, мы не комментируем, их пускай комментируют те самые «голоса».

А как оценить наши отношения с Кампучией при Пол Поте? Были они доброжелательными, поддерживали мы людоеда, или это снова наветы? А может, существуют в международной политике особые причины, из-за которых приходится иногда поступаться высокими принципами во имя… еще более высоких? Знать бы – можно было бы кое-кому врезать из поджигателей… Не знаем. Не обсуждаются такого рода проблемы в нашей печати, не высказываются различные точки зрения – «запретная зона». Раньше была, теперь – тоже.

Далее. Сейчас у нас в стране в любой области жизни происходят коренные изменения, ломаются стереотипы, осуждаются недостатки, намечаются пути их исправления. И делается все это гласно, громко, при участии всего народа. Промышленность, здравоохранение, школа, милиция, транспорт, наука, сельское хозяйство, работа партаппарата – везде были (и есть) свои проблемы, беды и недостатки, упущения, всем необходимо что-то пересматривать, менять. Перестройка идет трудно, но – идет. Вширь, вглубь… И вдруг – стоп! Шлагбаум! «Зона». Я сейчас имею в виду организацию, само название которой как-то зябко произносить, тем более – писать. Нет, конечно, прошлые, давние ошибки, даже преступления осуждены, что можно – исправлено. Но то преступления, совершенные при Сталине. А вот как обстоят дела хотя бы в «период застоя»? Безукоризненно? Или имелись все же отдельные недостатки, недочеты в работе отдельных сотрудников, вроде тех, о ком писала «Правда» в статье про Ворошиловградское управление? Управление – чего? Да, да… КГБ… Уф-ф… Погодите, дух переведу.

Итак: КГБ. Тут все тихо, никаких публикаций, критики, разоблачений. А ведь кто-то, вслушиваясь в эту тишину, может додуматься до того, что раз о недостатках и ошибках этой службы молчат, значит там не намерены перестраиваться, убеждены, что всегда и во всем были правы.

Конечно, тех обывателей, что так думают, в расчет можно не брать: кто они такие?

39

Может, неразоружившиеся диссиденты, отпущенные на свободу под расписку, – мол, обещаю впредь антисоветской деятельностью не заниматься. Или отсидевшие срок и оттого еще более озлобленные? Но как, как в самом деле относиться теперь к тем, кто отсидел свое в лагере строгого режима за те заявления, которые мы сейчас с такой радостью читаем в газетах? Или за распространение литературы, бурно печатающейся в нынешних лучших журналах? Почему мы не поговорим о них, этих людях? Кто они? Все подряд – бывшие преступники, антисоветчики, агенты НТС и ЦРУ? А вдруг кто-то из них – герой, готовивший нашу перестройку? Считается, что перестройка идет у нас сверху. А что, если уже много лет с трудом и опасностями, жертвами, исподволь – она шла и снизу? Мерзейшие подстрекатели наверняка и здесь найдут что сказать. А мы нет. Поскольку – «запретная зона».

Вот и еще одна. Болезненная, тяжелая, полная неразрешимых вроде бы противоречий. Не то чтобы «закрытая, но какая-то… недооткрытая: вход есть, а выхода как бы и нету… И пишем мы о ней, и говорим, да вполголоса. И не все, далеко не все. И не так, и однобоко. Да, национальный вопрос… Здесь, и верно, нельзя рубить сплеча, нужны деликатность, осторожность, помогающие решить вопросы мягко, в духe взаимного доверия, уважения. Дружба между народами, населяющими нашу страну – все понимают, какое колоссальное значение она имеет. Но здесь замалчивание и полуправда приводят только к одному – болезни загоняются внутрь, а затем все равно выходят наружу, да в таких порой уродливых формах, а то и страшных, что приходится тысячу раз пожалеть: зачем в свое время промолчали, не приняли нужных решений, сделали вид, будто все в порядке.

Я не хочу сказать, что на эти темы у нас не говорится вообще. Говорят. Но вот хотя бы недавние события в Армении, события такого значения и масштаба, что для их освещения и обсуждения требуется куда больше места на газетных полосах, чем отводится сейчас. И спектр высказываемых мнений здесь должен быть гораздо полнее и шире.

Или так называемый «еврейский» вопрос, который почему-то сводится, как правило, к получению разрешений на эмиграцию. Кто это при думал, будто все евреи, как говорится, только спят и видят, как бы им покинуть свою Родину? Подавляющее большинство хочет жить здесь. Но антисемитизм никому, естественно, не нравится, А есть он у нас или нет? Шовинизм общества «Память» и его единомышленников не раз осуждался в нашей прессе, и здесь ни у кого из зарубежных злопыхателей не найдется повода для клеветы. А как быть с упорными слухами, будто во времена «застоя» во многие вузы (а особенно – Ленинградский и Московский университеты) прием молодых людей с «не теми» фамилиями был практически сведен к бесконечно малой величине? И было это якобы не только произволом местных озверелых администраторов, и сегодня тоже не все ладно? Предъявить одно из старых писем, подписанных уважаемыми еврейскими фамилиями, где черным по белому сказано:

40

антисемитизма у нас нет, потому что не может быть никогда, так как он у нас невозможен? Нет, навряд ли этим способом добьешься успеха в схватке с клеветниками и сумеешь переубедить человека, решившегося на эмиграцию, поскольку он верит слухам и ему кажется, что здесь его сын не сможет поступить на филфак (юрфак, истфак, в МГИМО). Правда, как раз по поводу МГИМО было дано разъяснение в печати, ректор этого учебного заведения четко и гласно заявил: процент лиц еврейской национальности при приеме равен проценту евреев, проживающих в стране. Уж чего, казалось бы, убедительней? Так нет! Злопыхатели все равно твердят свое: мол, где выводят проценты, нет национального равноправия, это в царской «тюрьме народов» была процентная норма и считалась позором. Ну, что тут ответить? Никто и не отвечает.

А как обстоят дела с крымскими татарами? Известно, что решается вопрос об их возвращении в Крым. Это известно. Но ходят слухи, будто татары почему-то недовольны, продолжаются демонстрации, голодовки. Может и здесь – сплошная ложь? И все татары, желавшие переселиться в Крым, давно уже там, а остальные счастливы на прежних местах?

И что там за разговоры насчет немце в, проживающих в Казахстане, – вроде бы кое-кто из них глядит на Запад, в сторону ФРГ?..

Да, национальный вопрос, и верно, чересчур большой и сложный, стоит только прикоснуться, потянуть…

Ну его! Обращусь лучше к другой «зоне», попроще, хотя и тоже… слегка запретной. А именно, к столько уже раз упомянутым, но ни разу как следует не обсужденным привилегиям работников аппарата. Существовали они раньше? Существуют ли теперь? Вообще – что это? Магазины, где можно без очереди купить продукты, о существовании которых простые смертные знают только по литературным данным? Роскошные больницы с одноместными «люксами», где тебе и телефон под рукой, и цветной телевизор, и еда, как в ресторане, и немыслимое обслуживание? Да мало ли что померещится завистливому мещанину при полном отсутствии информации, при обилии слухов! А на самом деле все это выдумки, в распределителях такая же «докторская» из белкозина и сырки плавленые «Волна» и в больнице – палата на четверых (не на восьмерых, как в обычной, но и не на одного же!), суп – из дому, жена в термосе, а дежурную сестру ночью не сыщешь и с собакой, потому что спит она не на посту, где положено, а в буфете. Казалось бы – чего проще, сделали два телерепортажа и навсегда покончили с инсинуациями. Один репортаж из «Кремлевки», другой – из какой-нибудь приличной ведомственной клиники – не из районной же больницы, где отпетые пенсионеры лежат на прихваченном из дому белье! Вот сделали бы эти репортажи, показали, и все бы стало ясно. А если не все, можно обсудить, выслушать разные мнения, дать разъяснения и тогда возможно, многие согласятся: работникам аппарата при их загрузке и ответственности требуется железное здоровье, а поэтому – хорошее питание и фантастическое медицинское обслуживание, и все правильно, все путем.

41

Однако, никто этих обсуждений опять-таки не ведет, давая поводы злопыхательству и сплетням. И мыслям, что, раз молчат, значит собираются оставить все как было. И вообще, дескать, за эти самые привилегии аппаратчики жизнь положат, а перестройку угробят.

Вот, говорят (опять – «говорят», заметили?), будто за борьбу с привилегиями и Ельцина сняли, главным образом – за нее. Ведь толком никто ничего не знает, читали, правда, выступления тех, кто его дружно осудил, а собственного его крамольного выступления не читали. Ходит по рукам какой-то текст, скорее всего фальшивка, а как доказать, что фальшивка? Подлинника-то нет.

Про самого Ельцина, про его здоровье, настроение, перспективы – тоже одни слухи, весьма разноречивые. И тут в самый раз сказать, что вот уж где сплошная «запретка», глухой забор – так это в вопросах, касающихся живых и благополучных прежних наших руководителей высокого ранга, в большом количестве вышедших на заслуженный отдых. А так ли уж он заслужен? Ведь иной пенсионер, вроде Г.В.Романова (или того же Кунаева), наверняка успел за время своей трудовой деятельности совершить ряд – скажем так – поступков, за которые руководитель помельче поплатился бы чем-нибудь посерьезнее, чем этот самый «заслуженный отдых». Или и здесь – снова преувеличения и слухи? Ведь есть они, ходят, эти слухи, почему бы не опровергнуть?

И что интересно – существуют «запретные зоны», так сказать, союзного значения, а есть и ведомственные (попробуй, тронь, к примеру, народный контроль!), и региональные (опубликуй в ленинградской газете материал, дающий дамбе негативную оценку!)…

Нет, сорок «зон» мне, конечно, не набрать, да и не нужно. Дело ведь не в количестве, а в том, что они, к сожалению, есть в нашей гласности. Обсудить бы всем вместе – зачем? кому нужны? Или это – временное явление, пока без него не обойтись? А потом, постепенно… Но как тут обсудишь, если само наличие этих «зон» – «зона»? Если все это, как сказано у братьев Стругацких, «совершенно секретно, перед прочтением сжечь»?

Н. Катерли

42

КТО ХОЗЯИН «НОВОГО МИРА»?

(выступление на дискуссии «Гласность и печать» 13 мая 1988 года)

Когда меня попросили выступить здесь, я счел это для себя обязательным. Потому что речь идет ни в коем случае не о каком снисходительном отношении к тиражам, ни в коем случае не о взгляде свысока на издания, которые никто (давайте говорить откровенно), в основном, не видит. Исключая, может, сидящих в этом зале. Я счел это для себя необходимым потому, что разговор о том, что собой представляет вообще печать у нас в стране, – необходим как воздух.

Потому что это – часть разговора о проблемах, которыми мы живем, это часть разговора о перестройке, о тех гарантиях, которые должны быть созданы, чтобы не возвратилось время, когда страх воплощался в потоки крови. Я начну с того, что представляет собой, на мой взгляд, наша пресса… Естественно, печать несет в себе черты, которые накопило общество за многие десятилетия, когда оно жило по законам не экономическим, не демократическим, а часто и без закона.

И наша печать несет в себе эти черты и во многом – черты отсутствия демократии. Взять саму ее организационную структуру. Она напоминает такую пирамиду: наверху – главные, а внизу – подчиненные. Такая система соподчинения. И сейчас так. Как в каком-то воинском подразделении. Есть генералиссимус – газета главная. Есть газеты, ей подчиненные. И есть газеты, которые вообще своего слова сказать не могут. К сожалению, так.

И мне думается, здесь дело в том еще, что экономическое и финансовое построение печати не несет в себе отпечатка демократического общества. Потому что практически вся печать наша, кроме той, что находится на дотации, а дотация печати – это вообще нонсенс в обществе. Ведь если сравнить по сверхприбыли, то, пожалуй, разве что только водка может перекрыть печать, средства массовой информации. Так вот, кроме печати, которая находится на дотации, фактически вся остальная кормит, одевает, дает зарплату тем людям, которые считаются ее руководителями.

Вопрос из зала: Какие журналы на дотации?

– Когда я говорю о дотации, не имею в виду многотиражные газеты. Я говорю о районных газетах.

И получается так, что Залыгин говорит, будто ему неоткуда взять денег на то, чтобы поощрить своего сотрудника, а в то же время он за последние два года увеличил тираж в четыре раза. Там миллионные прибыли. И естественно, когда он задает этот вопрос, он говорит: куда эти деньги идут и что с ними происходит? Я даже задаю вопрос: а, может быть, стоит самому Залыгину, раз он так замечательно поднял свой журнал, стоит поручить ему найти этим деньгам применение? Может, он откроет какой-нибудь завод.

43

Найдет для него директора. Талантливый человек найдет талантливого директора. И в конце концов завод тоже будет давать прибыль, и так далее, и так далее… О чем я говорю? О том, что Залыгин, к сожалению, не хозяин своего журнала. И об этом он писал и не раз. И он продолжает отрабатывать этот, как я считаю, оброк.

Вот раздаются голоса, и в печати бесконечно, что нужен хозрасчет, хозрасчет, – на предприятиях, на предприятиях. Но между тем, как мне представляется, самым НЕхозрасчетным предприятием сейчас в стране является пресса. Здесь корень. Здесь все беды и этой прессы, к которой я себя отношу, как и многие в этом зале; и об этих бедах надо думать и размышлять, и в самой прессе также.

Речь идет о той черте, за которую отвели прессу, и образовали некий оазис святости – вот как писал Нуйкин об идеалах, которые-де, мол, нельзя покупать, нельзя продавать, нельзя говорить тут про деньги, про экономику – это, мол, идеалы. На самом деле речь идет об интересах.

Мне кажется, когда мы говорим об интересах, об идеалах, речь идет об уровне гласности. Я приведу только один пример. Вот когда проходили в прошлом году выборы в Ленинграде, газета «Известия» удивилась тому, какой был фарс вокруг, так сказать, «неучтенных» кандидатов в депутаты горсовета. Она удивилась. А ленинградская пресса объяснила (и мне в том числе как читателю), что речь идет о выдвижении кандидатов не от общественных организаций, а от любительского объединения. Но мне, например, до сих пор не понятно, чем отличается любительское объединение от общественной организации. Объясняют: общественная организация – это некоторая пирамидальная структура, которая уходит в центр своей вершиной и делится на городскую, районную и т.д. Вот тогда она – общественная организация и может выдвигать кандидата в депутаты. И вот мне кажется, что когда ни одна газета в Ленинграде по сути дела не стала всерьез размышлять на эту самую больную тему, которая продолжалась неделями и месяцами, – тут надо опять же говорить о качестве зависимости. Зависимости тех изданий от издателя, от тех, с кем в одну цепочку завязана экономически наша пресса.

Вот мне сегодня сказали (не знаю, правда это или нет), что сняли редактора «Вечерки». И на его место назначили нынешнего шефа Лентелевидения. Не знаю, правда это или нет, но у меня возникает в связи с этими слухами вопрос: а кто это вообще сделал? Может быть, у вас есть сомнения? У меня, например, нет. Я могу сказать, что это сделал Хозяин. Тот Хозяин, который собственной рукой может это совершить. Потому что он, собственно, и распоряжается в прессе всем. И надо говорить об этом прямо. И я здесь высказываю это предположение, но у нас иначе не бывает. В прессе иного пока нет.

Когда мы будем говорить об истинно демократической прессе, тогда, бесспорно, у нее будут альтернативы. Всем нам давно все ясно. А мы делаем вид, что не совсем ясно, что в демократическом обществе не может быть монополии на печать.

А.Цеханович

44

БУМ ИЛИ КРИЗИС?

19 октября в телевизионной программе «Время» прозвучало официальное сообщение: снимаются ограничения при подписке на 1989 год практически на все центральные издания. Уже на следующий день каждый мог в любом почтовом отделении убедиться, что свободная подписка стала реальностью, нередко можно было слышать в те дни, как люди, даже мало знакомые, поздравляют друг друга. И отнюдь не с получением от государства желанного подарка – возможности читать что хочется, а с победой общественного мнения.

Таких побед в активе нашего общества пока крайне мало, а ведь они – наиболее зримые вехи реальной перестройки. В эту победу внесли свой вклад многие ленинградцы, не желавшие мириться с ограничениями подписки. Около 10 тысяч человек поставили свои подписи под обращением к Политбюро ЦК КПСС, сотни открыток и писем в поддержку кампании за свободную подписку пришли в ответ на радиообращение к жителям города клуба «Перестройка». Отмена лимитов помогла этим людям почувствовать свою силу, осознать, что не они существуют для государства, а государство для них. В следующий раз будет уже не так легко, как прежде, ущемить их законные права, нарушить интересы.

Начало этой истории положили беспрецедентные события прошлого года, объявление безлимитной подписки на 1988 год, а затем и решение принимать подписку на все издания круглый год. 28 марта «Известия» опубликовала такое высказывание начальника Главного управления по распределению печати: «Читатель, подписчик должен определять тираж, он главный ориентир в бескрайнем море периодики». Эту, в сущности, банальную мысль так и хочется назвать замечательной и подлинно перестроечной, особенно после того, как прочитаешь следом в той же статье сказанное более высоким начальником – министром связи: «Главной задачей общественных распространителей должно стать продвижение в массы партийной и общественно-политической печати».

Видимо, с этой своей главной задачей общественные распространители справлялись в тот период недостаточно успешно, ибо вскоре подписи [фрагмент текста утрачен. – Публикатор электронной версии.]

45

И вот настал день 1 августа. Его начало не было отмечено особым ажиотажем в отделениях связи. Мало кто ждал здесь подвоха, ведь и сама пресса, безусловно заинтересованная в подписчиках, никакой тревоги не проявляла. Но уже с первого часа подписки один за другим стали исчерпываться выделенные отделениям связи тиражи наиболее популярных изданий. А потом дошла очередь и до менее популярных…

Известно: люди легко привыкают к хорошему и трудно с ним расстаются. Многие испытывали в те дни чувства, близкие к выраженным ленинградской учительницей И.П. Булат в письме, адресованном клубу «Перестройка»: «Услышав об ограничении подписки, мы получили как бы удар в лицо, которое только-только сменило угрюмое, усталое выражение – маску периода застоя – на выражение удивления и радости навстречу переменам. И тут – промеж глаз!»

Как отвечало на это государство? 11 августа «Советская Россия» опубликовала интервью с первым замом министра связи корреспондента ТАСС. Позиция этого представителя государства, да и, надо полагать, самой газеты, отражена заголовком. «Вокруг подписного “бума!”»

Согласитесь, «бум» – это далеко не кризис, и отвечают за него совсем не те, с кого следовало бы спросить за дефицит периодических изданий, а мы с вами. Мы вдруг внепланово засуетились «вокруг» подписки, как «суетились» прежде вокруг сапог, джинсов и т.п., и тем самым, может быть, и не злонамеренно, но от этого не менее «злостно» нарушили государственный план, который предписал куда более скромные темпы роста спроса на газеты и журналы.

Из этого интервью мы узнали, что резкое увеличение нашего спроса началось в 1985 году, и с тех пор разовый тираж газет и журналов возрастал примерно на 20 миллионов экземпляров в год. По сравнению с двумя-тремя предыдущими пятилетками застоя это действительно очень много. Но стоит обратить взгляд в 1960-е годы, и мы увидим примерно такие же приросты, как и в последние годы.

Существенно и то, что рост этот отразил не только общественно-политическую активизацию масс (могло ли это быть неожиданностью для руководства страны, начинавшего перестройку?!), но отчасти и товарный голод на рынке книжной продукции. Застой здесь начался давно и конца ему пока не видно. Вот цифры.

По числу выпущенных книг и брошюр на миллион человек населения мы в 1955 году немного отставали от средней величины по остальным странам Европы и более чем втрое опережали североамериканцев. За 23 последующие года этот показатель у нас вырос всего на 18%, тогда как в Европе почти удвоился, а в Северной Америке увеличился в пять раз. Темпами, несопоставимыми с другими развитыми экономически странами, рос у нас и общий тираж книжной продукции.

46

В этой ситуации толстые журналы стали в значительной мере компенсаторами книжного дефицита, превратившись на наших глазах из традиционных центров собственно литературной жизни в организующее начало массового чтения.

Безусловно, за последние годы миллионы и миллионы граждан стали заметно больше читать. Поднялась приоритетность чтения в нашей жизни, ради него мы теперь нередко жертвуем не только поездкой за город, встречей с друзьями, телепередачей, но и сном. Самое свежее, что дает нам по этому поводу статистика, относится к 1986 году. Toгда средний представитель рабочих и служащих промышленности – мужчина – тратил на чтение газет, журналов и художественной литературы в месяц 26 часов, женщина – 12,5 часов. А вот данные обследования семей ленинградских рабочих в 1930 году: рабочие-мужчины затрачивали на чтение газет, журналов и книг около 38 часов в месяц, рабочие-женщины – свыше 16 часов, домохозяйки – 17 часов.

О роли печатного слова в жизни народа в дореволюционной период говорит то, что к 1913 году Россия по выпуску книжной продукции вышла на второе место в мире (вслед за Германией, оставив далеко позади Великобританию, США, Францию) – и это при подавляющей части неграмотного населения.

Общий тираж политических и экономических брошюр, изданных в период первой русской революции 1905–1907 годов, составил 200–220 миллионов экземпляров. Бюджетное обследование семей петроградских рабочих, проведенное в 1903 году, показало, что на газеты и книги они тратят около двух процентов своего годового дохода. (Кстати, применительно к современной семье рабочих эти два процента составляют около ста рублей в год – весьма немалая для этой статьи расходов сумма.)

А вот Петроград 1921 года. Военный коммунизм, газеты, журналы, книги печатаются на бумаге, большая часть которой закуплена за рубежом, все изданное распределяется среди населения безвозмездно. В Петрограде издаются 10 газет (в том числе три на нерусских языках) с общим разовым тиражом свыше 300 тысяч экземпляров при населении 830 тысяч человек. Сегодня разовый тираж городских газет, приходящийся на тысячу ленинградцев, существенно меньше.

О журналах. В 1920-е годы число их росло, увеличивались и тиражи. В 1931 году в СССР было 1383 журнала, в том числе 546 общесоюзных, с годовым тиражом 391 миллион экземпляров. К 1960-му году и число журналов, и их тиражи сократились примерно втрое. Послесталинское возрождение общества вызвало к жизни сотни новых журналов. За
1950–1960-е годы годовой тираж журналов увеличился почти в 15 раз.

Однако число изданий в конце 1970-х годов достигло уровня начала 1930-х. А вот за следующие 16 лет (1971–1986) и количество журналов, и годовой тираж выросли лишь примерно на четверть – вот он, застой!

47

Резюме. Нынешний взлет интереса к периодической печати можно считать неожиданным только при полном незнании истории издательского дела в нашей стране и мировых тенденций изменения роли чтения и значения разных источников информации в жизни людей, непонимании огромной политической важности печати в процессе перестройки общества.

Нередко забывается даже недавний застойный период истории. К примеру, жалобы на острый дефицит «Огонька» в розничной продаже нынче парируют, ссылаясь на подписчиков, которые «съедают» резко возросший тираж. При этом забывают или умалчивают, что в 1970-е годы, когда «Огонек» нередко подолгу залеживался в киосках и оседал мертвым грузом на базах «Союзпечати», его тираж был существенно выше нынешнего (в 1970 году – 2115 тыс., в 1988 году – 1800 тыс. экземпляров).

Никакое книжно-издательское изобилие не компенсирует, конечно, дефицита материальных благ. Но соединение этого дефицита с дефицитом культуры образует такую гремучую смесь, которая в состоянии вызывать мощные социальные взрывы.

П.Шелищ

V. СТРАННЫЙ САМИЗДАТ

48

КОРОЛЬ УМЕР, ДА ЗДРАВСТВУЕТ КОРОЛЬ!

Крупное по значимости, но количественно достаточно малое общественное событие, посвященное проблемам гласности в печати – октябрьская встреча редакторов самиздата в Ленинграде. Тогда в небольшом зальчике собрались как «матерые» самиздатчики, представляющие цвет этого действительно еще нами неосознанного и неоговоренного движения, так и энтузиасты-новички. На той встрече перед своим выступлением я привел небольшую историческую справку о состоянии печати в нашем городе на 1914-й год. Сегодня мне предложили повторить эту справку, но я просто отошлю к стенограмме той встречи, которая была опубликована в опять-таки труднодоступном, но возымевшем свое действие самиздатовском журнале, названном «Журнал журналов». Назову только, что на 14-й год наш город имел более четырехсот журналов. Конечно, надо сделать поправку на то, что эта цифра отражает печатные дела столицы капиталистического государства.

Сегодня для вас я подготовил коротенькую справку о делах ленинградской печати в 1935 году, опубликованную в справочнике «Весь Ленинград» за 35-й год. Тогда был один из годов самых страшных в истории нашего города. Тогда собственно был закрыт и сам справочник «Весь Ленинград». Но даже в эту страшную годину картина в печати (ленинградских газет) была, пожалуй, оживленнее, чем сейчас. Судите сами: я насчитал 18 ленинградских газет, на которые можно было свободно подписаться. На финском языке выходило три газеты: детская, юношеская, взрослая. Одна газета на эстонском, одна – на немецком. Была «Врачебная газета», «Крестьянская газета». Журналов и бюллетеней в нашем городе было 103, из них, правда, с половину – специальные журналы, но тоже со свободной подпиской. Были два журнала на эстонском, два журнала на финском языке. И журналы с такими «ароматными» названиями: «Залп», «Резец», «Звеновик» «Луч восовца», журнал «Спрос и предложение» – кстати, неплохое название для сегодняшнего кооперативного движения, «Рабочий и театр», знаменитые детские «Еж» и «Чиж», несколько литературно-художественных журналов, которые сохранились до сих пор.

Что мы имеем сегодня – все вы знаете. Так что далее количественное сравнение отражает тот упадок печати, который мы имеем в Ленинграде 88-го года.

Проблема печати представляется трагичной в другом смысле. Если сейчас приплюсовать в нашем городе все издания, на которые можно свободно подписаться, ко всем самиздатовским журналам, которые, порыскав, можно разыскать в разных

49

углах ленинградского общества, то цифра, все равно получится меньше, чем – не говоря о 14-м – но и на 35-й год. И вот в чем одна из трагедий нашего города – в том, что хотя население увеличилось примерно вдвое по сравнению с теми годами, его интеллектуальный потенциал упал. Мозги, добротные мозги петербургских интеллигентов пали жертвой революции и сталинского «культурного», как его называют, а скорее всего, антикультурного террора, и репрессий, и блокады. Оставшиеся мозги тщательно промывали. Это очень печально. И это очень важная проблема, наряду с проблемами непосредственно политическими – такими как монополия на прессу.

Сейчас многие зоны – и вы это прекрасно знаете – зоны прежнего молчания стали открытыми в официальной прессе. А вот умных, деловых, эрудированных людей, журналистов, увы, мало. И пройдет еще много лет, прежде чем наш город, да и вся наша страна, сможет возобновить новое поколение взамен тех, кого мы потеряли. Взамен и уехавших, и разуверившихся, спившихся или продавшихся.

Теперь собственно несколько слов о проблеме печати. Мне кажется, она имеет несколько аспектов. Первый – это чисто технический; для иллюстрации: вот, скажем, циркулирует в кругу моих знакомых самиздатовская брошюра – Федор Бурлацкий. «Какой социализм нам нужен». И шапка: «“Литературная газета” от 20 апреля 88 года». Переплетено. И в таком виде многие из нас, увы, вынуждены получать доступ к этому. Вовсе не оттого, что нам лень сходить в библиотеку, и не оттого, как недавно было написано в «Вечерке», что в такой форме нам привычнее читать даже официальную прессу. А оттого, что в любой развитой стране имеется свободный доступ к копировальным машинам, а у нас – нет. До тех пор, пока у нас не будут открыты копи-шопы (я не знаю, какое название для них придумают), для того, чтобы свободно размножать хотя бы статьи из «Литературной газеты», до тех пор у нас не будет свободного доступа к предметам первой необходимости. А будут талоны на сахар и масло.

Вторая причина – идеологическая. Несколько слов о ней мне хотелось бы предварить афоризмом Мити Волчека, редактора журнала, который так и называется – «Митин журнал». Он в политической беседе сказал: «Что ж это за социалистическая страна, где вполне социалистические журналы выходят в форме самиздата?»

И вот, собственно, наш «Вестник» – журнал, который я сейчас представляю, – один из таких, посвященный вопросам, которые освещаются и в нашей официальной прессе. Вышло одиннадцать номеров. Я вам покажу обложку десятого, юбилейного, посвященного англетеровским событиям. Здесь вы видите фотографию сноса «Англетера».

50

Внизу – фотография юбилейного митинга, названного «День горожанина», в марте 88 года. И «Вест ник» номер одиннадцать, на обложку которого попали события, связанные с Рыбацким. Наш «Вестник» – это явление другого качества. Сюда попадают материалы, связанные с эколого-культурным движением (в защиту культурных ценностей нашего города), с сохранением каких-то особенных объектов, с возвращением исторических названий всего города, с приведением в достойное состояние наших кладбищ.

Это явление я назвал для себя «странный самиздат». Действительно, наш «Вестник» лежит в свободном доступе (в Фонде культуры, в библиотеке им. Маяковского). О «Вестнике» упоминается в прессе: в «Смене», в «Ленинградской панораме», была передача по радио. Тем не менее, странный самиздат продолжается. Единственное, что отличает наш журнал от официальных изданий, освещающих те же проблемы, что и наш независимый журнал: мы стоим на позиции любви к городу, а не исходим, скажем, из позиции любви к исполкому. И вот что видится по прошествии года. «Вестник» сыграл свою роль: сплотил участников эколого-культурного движения Ленинграда. Они привыкли описывать события, они ориентируются вокруг этого органа, который распространяется и в средствах массовой информации. Сейчас ситуация в нашем городе в отношении этой области общественного движения изменилась. И сейчас уже антиходыревские выступления не считают антисоветскими. С другой стороны, усилия, которые мы тратим на издание машинописного журнала, не соответствуют общественному весу нашего движения. Машинистки, они же участники движения, тратят массу усилий, энергии. Вдобавок, многие не могут оплатить достаточно дорогие машинописные издания. Себестоимость нашего журнала примерно два с половиной рубля, другие журналы стоят еще дороже. А продавать, вдобавок, запрещено законом.

В заключение я предложу следующие мысли. Возможно, я опережаю события и в слишком радужных тонах вижу перспективы развития нашего общества и нашего общественного движения, но самиздат, который содействует перестройке, содействует реформам в политике, культуре, экономике, – он скоро должен перейти в новое, типографское качество. И в прежней форме должен умереть. Конечно, весь он не умрет. Какая-то часть самиздата останется. Скажем, даже в одной из самых прогрессивных соц. стран, в Венгрии, самиздат существует. Но существует его альтернативная ветвь. Та, которая откровенно направлена (и не скрывает этого) на изменение существующего политического строя. Наверняка надолго еще останется и литературный самиздат.

51

Как, скажем, упомянутый мною «Митин журнал», который с удовольствием печатает ненормативную лексику. Но если в 88-м году «Митин журнал будет издаваться типографским способом, то нетерпимость, которая в нашем обществе достигла совершеннейших крайностей, такова, что официальную редакцию, где можно будет на него подписаться, просто разгромит какое-нибудь общество любителей высокой нравственности.

Но общественно-политический самиздат реформаторов, тех, кто считает, что он поддерживает перестройку, ждет, мне кажется, иная более благоприятная судьба.

Итак, я хочу верить, что девизом следующего нашего движения станет достаточно традиционный лозунг. Самиздат, каким мы его привыкли считать и видеть в 70-м, умер. Да здравствует общественная независимая пресса!

М. Талалай

Из выступления на дискуссии «Гласность и печать»

52

ЭКОЛОГИИ – ГЛАСНОСТЬ!

Вы знаете качество водопроводной воды? А природной? Вам известен уровень загрязненности атмосферного воздуха? А последствия насыщения парами на вашем рабочем месте, в кабине автобуса или в покрасочной камере? Через сколько лет вас постигнет бесплодие из-за содержания в продуктах питания БВК? Когда вас ожидает паралич из-за потребления рыбы, впитавшей яды сине-зеленых водорослей?

Если вы не специалист в обозначенных сферах или не имеете доступа к соответствующим сводкам, ответ, полагаю, будет отрицательным.

Когда-то, на заре производства, человек мог доверять прозрачности воды, спелости плода, ясности воздуха. Сегодня любой тест может трагически обмануть. Только научно-техническая экспертиза в состоянии определить природу того, что мы по привычке считаем безвредным, полезным и т.п.

Если мы вдруг поменяемся местами с нашим достаточно далеким предком, то вряд ли надолго сохраним жизнеспособность ввиду потери навыков выживания в природной среде. Тот же финал ожидает и гостя, благодаря тому, что практически все условия жизни нынче отравлены.

To, что уничтожение жизни на Земле, соответственно, самой планеты, а в нашем случае, ее отравление, происходит постепенно, дает нам шанс приспосабливаться к новым вводным.

Однако мы все же вынуждены периодически отказываться от своих же достижений. Это и лекарства, несущие не исцеление, а гибель, ткани, возбуждающие аллергию, продукты, впитавшие ядохимикаты, и многое другое. Так постепенно мы пытаемся исключить из рациона свинину, содержащую БВК, ладожскую рыбу, вскормленную сине-зелеными водорослями, капусту, обработанную ядами.

Одновременно мы замечаем негативные плоды так называемого прогресса. Например, поколение токсикоманов, искалеченных детей, чья вина в том, что они начинают получать яды в утробе матери, далее с молоком и другими продуктами. Таким образом они привыкают к определенным дозам токсинов и, когда соответствующие системы организма в определенном возрасте лимитируют доступ оных, обращаются к «Моменту» и пр.

Инстинкт выживания толкнул нас к исповеданию «чистого питания», голодания, моржевания и пр. феноменов. Впрочем, где нынче добыть чистую воду и продукты? Это – отсрочка, но не панацея. Необходимо стремиться к реальной чистоте среды обитания.

53

Программа выживания должна включить: 1) решение проблемы численности и размещения человечества, в том числе рождаемости и уровня вырождения; 2) решение проблемы производства, в том числе определения его оптимального объема, эксплуатации ресурсов планеты, безотходных технологий и пр.; 3) воспитание «экологического» человека, т.е. развитие духовных и физических качеств, не подчиненных идеологии, а исходящих из естественного общения с миром.

Это – о глобальном. Локальное приложение сил выглядит, казалось бы, гораздо проще. Гласность в вопросах состояния среды обитания. Мы вправе, мы должны знать, что потребляем! Сокрытие данных о загрязненности – преступление против человечества!

То, что сейчас с такой натугой оглашается средствами массовой информации – отписка, а не предоставление истинной ситуации. В стране должна выпускаться «Экологическая газета» с данными обо всех видах загрязнений, анализом, прогнозом и пр. Радиовещание и телевидение обязаны учредить ежедневную 2–3-часовую передачу, посвященную этой теме. Необходимо запустить имеющиеся ведомственные бюллетени в открытую продажу. И руководить этими процессами должна общественность, а не выродившиеся чиновники! Власти должны предоставить постоянные помещения и открытые трибуны для выступлений общественности.

Данные меры являются экологическим ликбезом, они сделают нас peaлистами, сдернут шоры успокоенности – «на наш век хватит», – мы поймем, что уже не хватило, что уже, может быть, поздно…

П. Кожевников

54

Вестник новой литературы1

ОБРАЩЕНИЕ К ДЕЯТЕЛЯМ КУЛЬТУРЫ

Мы, представители писательской ассоциации «Новая литература», обращаемся к тем деятелям русской культуры, которые, услышав нас, почувствуют себя нашими единомышленниками.

Наступил момент, когда становится необходимым то, что еще вчера казалось невозможным, – деятельное и равноправное для всех участие в социальной и культурной жизни. К этому моменту отечественная культура пришла раздробленной, разделенной на три почти не взаимодействующие пространства: культуру официальную, неофициаль ную и эмигрантскую.

Неофициальная культура объединила тех людей, чья позиция определилась идейной и творческой независимостью и социальной бескомпромиссностью. Она выражала широкий спектр различных общественно-политических взглядов и эстетических пристрастий – от консервативных, пассеистских до крайне авангардистских. В рамках неофициальной литературы, начиная с 60-x годов, были созданы многие произведения, оказавшиеся под запретом. Она были подвергнуты жестокой идеологической цензуре, да и не только идеологической. Эстетическая цензура оказалась не менее строгой и особенно чуткой к течению, оформившемуся к середине 70-х и условно обозначаемому нами как «новая литература».

Что же такое «новая литература»? Не давая развернутой типологической характеристики этого явления, обозначим основные его черты. Прежде всего это обращение к прерванным в 30–40-е годы новаторским линиям русской, в том числе эмигрантской, литературы, вызванное ощущением единства и непрерывности русскоязычной словесности. Не менее важно использование опыта современного западного авангарда (сюрреализм, поэтика «абсурда», новый роман, постмодернистские концепции). А самое главное – становление «новой литературы» неотрывно от создания своего художественного языка, способного выразить перемены в человеке и культуре послевоенного времени.

Произведения «новой литературы» широко циркулировали в рукописях, публиковались в многочисленных самиздатских альманахах и журналах, издавались на Западе, и их авторы в глазах деятелей официальной

55

культуры представали как фигуры одиозные, а в глазах властей – как подозрительные, если не криминальные. Писатели подвергались репрессиям, эмигрировали, большинство же было вынуждено ограничить свою творческую и общественную активность сферой бытования неофициальной культуры. В таком состоянии, приобретшем даже некоторое внутреннее равновесие, «новая культура» существовала до самого последнего времени.

Но пришла пора радикально изменить это положение.

Перемены, происходящие в нашей стране, при всей их противоречивости, коснулись некоторых сторон нашей общественной жизни – ослабление цензурных запретов, возвращение широкому читателю книг из «золотого фонда» нашей культуры, – но мы не можем быть удовлетворены достигнутым.

До сих пор не произошло демократизации многих сфер общества, как не коснулась она и многих пластов реальной культуры; в первую очередь это касается «новой литературы», представителям которой в лучшем случае предоставлена единственная, и во многом ущербная, возможность быть лишь подверстанными к существующим организационно-издательским формам и идейно-эстетическим стереотипам официальной культуры. Это не устраивает многих из нас, так как мы видим истинно продуктивный путь развития культуры не в поглощении одного культурного пространства другим, а в их творческом сосуществовании и взаимодействии. Мы убеждены, что изменения культурной и общественной жизни не должны, а главное, не могут происходить независимо от нас, вне нас, без нашего влияния. Нас, русских писателей, волнуют, конечно, не только проблемы публикации наших произведений, но и все те животрепещущие вопросы, которые встают перед нашей страной в период демократизации и либерализации.

Таковы предпосылки возникновения созданной нами писательской ассоциации «Новая литература».

Ее цели:

1. Сохранение и развитие духовного и эстетического опыта, накопленного новой литературой.

2. Оформление нового общественного и литературного объединения, способного включить в реальный литературный процесс независимых русских литераторов, проживающих как в России, так и за рубежом.

3. Создание журнала и издательства, которые смогут стать легальной общественной трибуной для членов ассоциации.

Ассоциация «Новая литература» была создана на учредительной конференции, проведенной 10 ноября 1988 года в Ленинграде.

56

О «ЯЗЫКЕ НАРОДА, ОБРАЩЕННОМ ИМ К САМОМУ СЕБЕ»2

1. Лет 20–15 назад я занимался социологическими проблемами прессы профессионально. Сейчас от этих сюжетов изрядно отстал. Поэтому соображения здесь – почти любительские.

2. Мне представляется необходимым государственный переход от норм превентивной цензуры к нормам цензуры репрессивной, действующей в большинстве экономически, социально и политически развитых стран. При превентивной (предварительной) цензуре ответственность за нарушение Конституции органами информации, равно как и за разглашение «государственных тайн» несет цензор + редактор (первый де-юре, второй – де-факто). При репрессивной (карательной) цензуре редактор единолично отвечает перед законом за соответствующие нарушения (преступления), которые выявляет цензор и карает суд. В таком случае наша цензура из Управления по охране государственных тайн в печати и т.д. могла бы превратиться в своего рода службу информационного надзора в рамках прокурорского.

3. Если конституционный запрет на пропаганду войны, насилия и т.д., равно как и преследование по закону за клевету и диффамацию требует, в лучшем случае, правовых комментариев (во избежание двусмысленных толкований при применении норм репрессивной цензуры), то список вопросов, составляющих предмет «государственной тайны», должен быть исчерпывающе полным и должен быть обнародован, так чтобы не только редакторы, но и авторы, а также читатели знали, какого рода сведения не подлежат разглашению.

4. Переход от норм превентивной цензуры к нормам репрессивной вряд ли может быть одномоментным, как, скажем, неодномоментным является переход промышленных предприятий на хозрасчет. Этот переход должен быть также добровольным для органа печати. Скажем, редактор подписывает Декларацию об отказе от превентивной цензуры. «Репрессивное» информационное право при этом должно быть достаточно суровым. Не можешь или не хочешь взять на себя ответственность – носи гранки в цензурное управление.

5. Будущий Закон о печати, по моему глубокому убеждению, должен предусматривать право издания кооперативных печатных органов на общих принципах учреждения и функционирования кооперативов. Кооперативные печатные органы должны, по-видимому, проходить своего рода «испытательный срок» превентивной цензуры, после чего – при отсутствии предупрежденных цензурой «попыток» нарушения Конституции или

57

разглашения «государственных тайн» – редактор получает право сделать соответствующую Декларацию об отказе от превентивной цензуры в пользу репрессивной.

6. Кооперативный печатный орган может выступать органом некоторой организации, неформального объединения и т.д., может быть и «независимым» печатным органом (строго говоря, тогда уже и не «орган»). Последний может «прогореть», а может и сформировать вокруг себя аудиторию, имеющую шанс «кристаллизоваться» в неформальное объединение или даже организацию. Тогда это издание станет органом без кавычек.

7. Понятно, что для существования кооперативных изданий необходима множительная техника, вообще – соответствующая материальная база. Присоединяюсь к предложению Ю.Нестерова, опубликованному в «Огоньке» (1988, № 18). Но пока множительной техники дефицит, должна быть установлена общественно контролируемая «очередь» на ее приобретение (или арендование), приоритетная для тех претендентов, которые уже заявили о себе как способные и не нарушающие Конституцию «издатели» и «редакторы» и, стало быть, имеющие шанс на ее эффективное и во благо общества использование.

8. Существует понятие «многотиражной прессы», относимое к изданиям, выходящим в рамках отдельных предприятий, учреждений, ведомств. В сущности, своего рода «многотиражками» могут стать и кооперативные издания. В определенном смысле таковыми сегодня являются многие машинописные бюллетени, альманахи, сборники неформальных объединений. Несмотря на большое (часто неконтролируемое) количество копий, машинописные издания – принципиально малотиражны (по сравнению с изготовляемыми на множительной технике). Такие издания могут предприниматься на началах даже не кооперативной, а индивидуальной трудовой деятельности. Ввиду их «малотиражности», на них может не распространяться требование превентивной цензуры, даже в порядке «испытательного срока, хотя от репрессивной не должен быть застрахован никто.

9. Итак, предлагается следующее подразделение типов печатных изданий, заслуживающее использования в будущем Законе о печати:

а) государственная пресса (включая партийную и проч.);

б) кооперативная пресса;

в ) издания, осуществляемые в порядке трудовой деятельности («многотиражки»).

По поводу каждого типа нами более или менее охарактеризованы: статус, способ функционирования, цензурные условия, возможные технические средства.

Мало вероятно, что эта модель найдет воплощение уже завтра, в будущем Законе о печати. Но стремиться к этому надо, в условиях демократической перестройки нашего общества следуя принципам социалистического плюрализма.

58

10. Разумеется, ныне разрабатываемый проект Закона о печати должен быть заблаговременно обнародован и стать предметом широко го обсуждения в печати.

А.Алексеев

Редактор: Елена Зелинская.