Елена Зелинская: У нас в гостях известный русский писатель Валерий Георгиевич Попов. Он известен и в Петербурге, и в стране, и во всем мире: его книги переводятся на разные языки, по его сценариям сняты фильмы, также Валерий Георгиевич руководит писательской организацией.
Я представила вас известным русским писателем, а, между прочим, у меня указано, что вы и советский писатель. Сами вы себя считаете русским или советским, как вы отделяете эти понятия? Ваше творчество включает огромное количество книг. Первую – «Южнее чем прежде» – я прочитала, еще будучи студенткой, и она написана в советское время. Получается, что вы как писатель сложились в СССР, не так ли?
Валерий Попов: Да, но вот советским писателем, пожалуй, не пришлось быть. Моя замечательная редакторша Фрида, которая сделала мою судьбу, сказала: «Валера, вот уже третья книжка твоя выходит, и ни разу в ней не произносится слово «Ленинград», не то, что «Ленин». Мне и в голову это не пришло, поскольку все происходило в «моем» мире.
Елена Зелинская: А как называли? Вы всегда пишете о городе. Уменя есть книга с вашей подписью, которую я люблю больше всего, – «Путешествие по каналам». Когда я ее читаю, особенно находясь в Москве, вижу, как встает по обе стороны город, узнаю каждый дом: вот Крюков канал, вот повернули и так далее. Ваши книги и город почти неотделимы. Как вам удалось ни разу назвать его по имени?
Валерий Попов: Слово «Ленинград» – это все-таки символ («броневичок» и так далее), к ленинградским символам не тяготели.
Елена Зелинская: В это время вы стали известны, сложились как писатель, вас издавали, переводили.
Валерий Попов: Но слово «советский» вы не найдете. Я не нарочно, не специально «выщипывал» это слово, просто оно не употреблялось в нашей жизни с друзьями. Во всей моей жизни слово «советский» не употреблялось. Мы были свободны от этого слова.
Елена Зелинская: И вот, наконец, это слово не употребляют и все остальные вот уже 20 лет
Валерий Попов: Хотя я понимаю, что в то время было много замечательного.
Елена Зелинская: Вы о чем-то жалеете?
Валерий Попов: Я счастлив, что в то время наслаждался жизнью, также как и сейчас. Я не жалею, о том, что в то время попал, оно было очень веселое. В 60-е годы, с которых я помню себя явственно, как писателя, я считаю, был взлет, жизни, а не упадок.
Елена Зелинская: У одного известного московского писателя Пьецуха, я прочитала такую фразу: «коммунисты боролись с русской литературой – у них ничего не вышло, пришли демократы, и она рассосалась сама собой». Вы не почувствовали, как это произошло?
Валерий Попов: Я бы не с демократами это связывал, а с глобализмом, с компьютерными технологиями, со стандартизацией жизни, с регламентом гораздо более жестким, чем в советское время. Офисная дисциплина оказалась более мертвящей, чем заводская. На завод пришел, идем с бригадиром, говорит: «Вот, пришлось проволоку делать, потому что все время прыгают за водкой туда и обратно, работяги». То есть вольница была какая-то, а регламентная дисциплина, мне кажется, выхолостила все очень здорово.
Елена Зелинская: Мне кажется, вы преувеличиваете про офисную дисциплину.
Валерий Попов: Я смотрю на литературу.
Елена Зелинская: То есть вы сомневаетесь в причинах, но согласны с самим фактом, что литература рассосалась. Как же так получилось, что в советское время, когда, казалось бы, существовала цензура, регламент, лимиты, литература существовала?
Валерий Попов: Приключения и вообще жизнь – не технологичны, поэтому не нужны компаниям, и большим, и малым. Приключения, события, а тем более трагические события, так же как комические события – тоже не нужны, не входят в регламент любой компании офисной. Там нужно быть вовремя в белой рубашке и вовремя что-то отправить. Жизнь, как событие, сейчас не приветствуется.
Елена Зелинская: Может быть, когда мы говорим о компаниях; а когда говорим о читателе?
Валерий Попов: А читатель ждет этого, но такова сейчас ситуация, что приключения не приветствуются. Однажды я пришел на телевидение, проработал два месяца, услышал в столовой, что идет набор во ВГИК, поехал, поступил во ВГИК, потом еще два дня поработал, сел на пароход и поплыл по Волге, написал повесть «Поиски корня», вернулся – а меня еще не уволили. Все как-то обошлось. Сейчас это просто невозможно, сейчас десятиминутное опоздание, и человек вылетает из любого офиса. Возможность передвижений. Раньше допускалась возможность событий, поэтому литературы было больше.
Елена Зелинская: Видите ли, если мы возьмем за гипотезу, что действительно офисный порядок так сильно влияет на нашу жизнь, что нет даже места приключению, то как же быть с мнением, что и читатель стал меньше интересоваться литературой. Когда у него появилась возможность выбора между литературой и развлечением, то он твердо поставил на развлечение.
Валерий Попов: Я думаю, все-таки виноват больше писатель, чем читатель. Писатели перестали гнать читателя в какие-то риски, в какие-то ужасы, в какие-то приключения. Это все кончилось, писатель тоже стал офисным, стал очень аккуратным, размеренным, не щедрым, не бесшабашным. Так, аккуратненько написал что-то карандашиком. Думаю, скорее читатель приспосабливается под такого робкого, аккуратного писателя. Поэтому и продажи падают: в книгах материала содержится на копейку. Что может произойти с героем? Ничего.
Елена Зелинская: Кроме событийной составляющей, в книге еще есть и художественность, и язык – это тоже исчезающий фактор?
Валерий Попов: Язык еще остался, но когда он на месте, бессобытийно сбивает пену, это утомляет. Из литературы ушел азарт. Поэтому и меньше писателей, и еще меньше читателей.
Елена Зелинская: Для жизни это хорошо?…
Валерий Попов: В том и противоречие, что литература немного дискомфортна. Чтобы была литература, нужно немножко жизнь расшатывать. Я ученикам своим говорю: «Расшатывайте жизнь».
Елена Зелинская: Вы знаете, такое есть высказывание, которое все любят цитировать, кто-то из известных общественных деятелей сказал: «Нам не нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия».
Валерий Попов: Столыпин. Нет, не устои, а свою жизнь надо испробовать на пределе.
Елена Зелинская: Это очень, очень литературная точка зрения. Плеяда выдающихся петербургских, ленинградских – как хотите – писателей, таких как Нина Катерли, Михаил Михайлович Чулаки, Андрей Битов, Валерий Попов – это гордость русской литературы и особая часть этой литературы, петербургская часть. Чтобы не говорили, мы, питерские, точно знаем, что петербургская культура – это особое явление в России, и тут вы нас хоть режьте – лучшее явление. Вы согласны с этим? Наверное, согласны.
Валерий Попов: Я – да. У меня есть даже такая жесткая формулировка, что нищая гордость петербуржцев – это лучшая закваска для литературы. Нищая гордость была и у Бродского, и у Довлатова: я не буду тут бегать по мелочам, а пойду наверх. От Москвы, конечно, мы, тоже отличаемся. Москвичи – молодцы, они умеют продать копейку за рубль, а ленинградцы, петербуржцы умеют рубль за копейку продать. Умудряемся продать свои таланты за копейку, в смысле коммерческом. Тем не менее, это нас спасает – бескорыстие, наша нищая закаленность – материал гораздо более прочный, чем московское писательское барство: много успеха, сразу и везде. Мы будем сидеть в подвале, писать, пока не достигнем совершенства. В этом я вижу разницу между петербургской и очень любимой мною московской литературой. Но она другая.
Елена Зелинская: Это о литературе. А если будем говорить о культуре в целом. Петербургская культура как явление. Она же отличается – не будем сравнивать, хотя мы понимаем, что сравнение будет в нашу пользу, поэтому, как вежливые питерские, мы не будем сравнивать. Культура петербургская – особенное явление?
Валерий Попов: Да. Мне не очень верят, но я горжусь, что у меня в 8 классе в характеристике было написано, знаете что? – болезненно застенчив. Мне кажется, это очень здорово.
Елена Зелинская: Это у вас прошло, по-моему.
Валерий Попов: Нет, бывает. Я компенсирую, но какая-то застенчивость, скромность, когда ты никогда не полезешь без очереди, это, по-моему, хорошая, петербургская основа нашего менталитета.
Елена Зелинская: Вернемся к основному вопросу, ради которого мы и встретились, в чем же смысл жизни?
Валерий Попов: В наслаждении. В огромном наслаждении от нее. Я должен извиниться, что к вам немножко опоздал, но дело в том, что я опаздываю всегда и везде. Знаешь, что надо тебе бежать, смотришь на часы, но не можешь оторваться, прежде от машинки, сейчас – от компьютера: еще десять минут есть, этот абзац напечатаю, а то забуду. Эта страсть, эта любовь к делу – это счастье. Если буду жить в бункере и мне будет на чем печатать – уже не останусь без дела и не очень расстроюсь от перемещения. Это счастье создания своих миров, своих героев, своих любимых персонажей, шуточек. «Походная жизнь удалась, хата богата, супруга упруга», – я себе так написал, так и строю жизнь. Слово гораздо важнее, чем сырая материя
