Зелинская: Здравствуйте, сегодня у нас в гостях Нина Ивановна Попова, директор Музея Анны Ахматовой в Фонтанном доме. Нина Ивановна, что такое Фонтанный Дом? Это дом, который расположен на реке Фонтанке, там, где чижик мыл свои лапки?
Попова: Близко от чижика. Я помню, когда Резо Габриадзе открывал у нас выставку, после открытия, мы все вместе, большой-большой группой (приезжал Юрий Михайлович Рост, Белла Ахатовна Ахмадуллина) – все шли по Фонтанке именно к чижику. Было замечательно.
Зелинская: Чижик – это отдельная история, замечательный петербургский памятник. Но пойдем по Фонтанке дальше и дойдем до Фонтанного Дома. Музей Анны Андреевны Ахматовой. Музей – это вообще очень скучное дело. Мне кажется, это какая-то часть ушедшего школьного прошлого. Каждый может вспомнить, как его водили классом в музей, вдоль стеклянных витрин, нудным голосом объясняли: вот это – чучело ястреба, а это – копье первобытного человека – скучно. Ходят ли к вам молодые люди, Нина Ивановна? Как вы считаете? Но я провоцирую вас, конечно.
Попова: Ну, конечно, провоцируете. Хотела дополнить ваше определение. Один мой знакомый, историк, говорил, что музей – это место, где хранятся маслы мамонта. К вопросу о мамонтах и о маслах. Вообще, это вопрос, который всегда себе задаешь: для чего музей, для кого музей? Ведь он на самом деле обращен в прошлое. Ты стоишь с головой, повернутой туда, назад и все время смотришь в прошлое – это очень идиотское состояние. Для того, чтобы это исправить, нужно часто свою голову поворачивать вперед и смотреть на тех, которым сейчас пятнадцать, шестнадцать, восемнадцать.
Зелинская: Им это интересно?
Попова: Зависит от того, как повернешь свое дело.
Зелинская: И как же вы поворачиваете?
Попова: А поворачиваем. Жизнь Ахматовой – это жизнь Петербурга. У детей есть дедушки и бабушки, и они жили в этом городе, жили и в 37 году и в 49, и в 46-м. Пока не расширишь угол зрения на этот город и на тех людей, которые приходят, не включишь опыт их дедушек-бабушек, пап и мам… У нас бывают такие семейные экскурсии, когда мы рассказываем для детей и родителей, и опыт родителей участвует в этом рассказе. К ним обращаемся, им задаем вопросы, и они своим детям, в присутствии, вернее, детей, вспоминают, что было с их семьей, и в 37, и в 39, и во время войны. Это пересекается с жизнью Ахматовой, потому что она этот город забрала в свою жизнь, это ее город, это ее люди. И это очень важная штука. Есть еще один поворот. Музей посвящен классической литературе вообще.
Зелинская: Нина Ивановна, правильно ли я понимаю, что это музей-квартира, это, собственно место, где жила Анна Андреевна.
Попова: Совершенно верно.
Зелинская: И там реально сохранились ее вещи, стол, за которым она сидела, лампа, которая освещала…
Попова: Да. И даже есть, не скажу перо, но какая-то ручка, которой она писала. Полагается, что в музее поэта обязательно была ручка, АВТОручка.
Зелинская: Перо! Должно быть перо.
Попова: Нет пера. Извините. Но дело вот какого рода. Нам повезло с местом, и ей повезло с местом, и она его выбрала неслучайно или оно ее выбрало – уж не знаю, как сказать.
Зелинская: Там ее «тень осталась»?
Попова: Нет. Там осталась еще тень графа Шереметьева, первого, который получил это место за победу в Полтавской баталии от Петра, там осталась тень Пушкина, которого Кипренский писал в этом доме, там осталась тень Павла Петровича Вяземского, который здесь писал свои записки о Пушкине (а с Пушкиным он был знаком, когда учился в Университете в 1836 году). Под этим домом, в котором уже старик Вяземский писал свои воспоминания, под этим же домом в 41 году, в августе рыли щели.
Зелинская: Щели?
Попова: «Щели в саду вырыты, не горят огни». Щели-траншеи, чтобы прятаться там внутри во время бомбардировок. Чем это место хорошо – там одно из другого вытекает, пересекает, и все живое.
Зелинская: Как вам удается эту связь привязать к нашей современной жизни? Я читала, в Ночь Музеев, в ваш музей, не самый популярный (мамонтов у вас нет), пришло огромное количество посетителей, молодых посетителей. Я даже читала, что вы сами проводили экскурсию в эту Ночь Музеев.
Попова: В прошлом году было такое. Зависит от того, как посмотреть на своих героев. Они тоже были молодыми. В одну из ночей мы устраивали, площадку, посвященную «Бродячей собаке», куда могли прийти поэты и читать стихи, любые поэты, признанные, непризнанные, из толпы. Была танцевальная площадка, была танцевальная музыка 20-х, 30-х и 40-х, и им хотелось танцевать, молодым и старым. Ахматова у нас не должна бронзоветь никогда.
Зелинская: Это не получится, я думаю.
Попова: Она там живая, с ее портретами, с ее голосом, с рассказом о ней. А последняя ночь вообще была посвящена Иосифу Бродскому, к которому мы тоже имеем некоторое отношение, хотя бы потому, что он был связан с жизнью Ахматовой.
Зелинская: Это у нас будет отдельный вопрос, Нина Ивановна, мы к нему перейдем. Хотела спросить, кроме квартиры, где жила Анна Андреевна, есть еще одно место, связанное с ней – я имею в виду, так называемую, «будку» Анны Андреевной. Домик, дачу, где она жила в последние годы, будучи уже не очень молодой женщиной, в Комарово. Тот самый домик, куда приходили к ней в гости такие замечательные петербуржцы, как Иосиф Бродский, например. Как известно, там до сих пор живет замечательный писатель Валерий Попов. У вас не возникает идеи, что это тоже может стать музеем? Может Валерия Георгиевича попросить потесниться из этой квартиры?
Попова: Можно я скажу, как ужасный-ужасный прагматик. Во-первых, «будка» принадлежит Литфонду. Во-вторых, она деревянная, в-третьих, она безумно маленькая. Там комнаты девять метров, десять метров – что мы будем делать с тем количеством народа, который будет ходить вокруг будки кругами и не сможет туда войти?
Зелинская: Нам ли мерить историю в метрах?
Попова: Она очень далеко – пускай она живет своей жизнью. Муниципальный музей Комарова делает в день рождения Ахматовой прекрасные утренники, вечера, литературные чтения – и замечательно. Не надо все замузеивать, пусть что-то будет свободное и живет, как хочет.
Зелинская: Нина Ивановна, я знаю, что был фильм, который назывался цитатой из стихов Анны Андреевны «Ты сын и ужас мой».
Попова: Был.
Зелинская: Фильм, где вы выступали автором, сценаристом. В этом фильме речь шла и об отношения матери и сына, и о судьбе Льва Николаевича Гумилева, человека, который является «мамонтом» нашей истории. Если мы перейдем в эту часть, историческую, жизни Петербурга, то эти люди: Лев Николаевич Гумилев, Дмитрий Сергеевич Лихачев, Александр Михайлович Панченко – это и есть мамонты. Как вы чувствуете, слой этих людей, связан хоть как-то с современностью, удалось им хоть что-то не просто оставить, а зацепить как-то? Я все пытаюсь понять, есть продолжение всего этого или мы должны изучать их наследие, склонять головы и говорить: да у нас это было, и Слава Богу. Но есть ли оно сейчас?
Попова: Не скажу, что я безумный оптимист, но мне кажется, что что-то прорастает. Падает, как зерно в землю, лежит какое-то время, а потом прорастает. Я помню, и о моем поколении (я в 50-е годы училась в Университете) тоже ведь говорили, что оно ужасно и, что оно чего-то там главного не понимает.
Зелинская: Нина Ивановна, я хотела вам вот какой вопрос задать. Возвращаясь к вашему фильму об отношениях Анны Андреевны и ее сына. В принципе, это популярная тема: сейчас что-то, а об отношениях внутри семьи, внутри каких-то связей – у нас любят говорить. Это можно сделать не просто популярной – попсовой – темой. Как вы рискнули взяться за это, и надо ли вообще выставлять личную жизнь великих людей на обозрение?
Попова: Это сложная для меня история, и я не могу сказать, что я абсолютно довольна своей ролью в этом фильме. Так получилось, в силу обстоятельств, каких-то режиссерский давлений на меня, я какие-то вещи слишком резко формулировала, за что я себя очень ругаю. Но для меня это не личная только история. Это история того, как два очень одаренных человека и очень глубоких человека, и сильных, попали в какой-то невероятный социальный, культурный перелом, слом всего. Как они из этого слома выбивались оба, и как им было трудно, и как они не услышали друг друга. И я должна сказать, что для меня дело не только в их характерах, в том, что один не слушал другого и мучил другого. За этим время стоит, тяжелейшее, мне кажется, для нашей культуры время. Все начинается с 1921 года, с расстрела Николая Степановича Гумилева и того, как должна была жить Ахматова, не вдова как бы впрямую, но ощущая себя вдовой. Как это все было не по-человечески. Трудно это было. Потому так изломаны они были оба.
Зелинская: И вы считаете это то, что нужно обсуждать, рассказывать?
Попова: Это же не сгладишь, не скажешь, что все было прекрасно. Все кругом все знают: они четыре года последние не виделись. Ей 75! И он, слава Богу, не мальчик. Надо ж понимать, во имя чего это все происходит. И как потом было горько ему, когда он прощался с матерью и понимал, что это уже не вернуть. Когда ставишь себя на их место, понимаешь, что об этом надо говорить. Потому что за этим стоит не только жизнь этих двоих людей, но еще много-много кругов, которые связаны с этими двумя отношениями.
