Я присела на приступок у низкого входа в Затвор, – и спину пронзил отчаянный холод.

– Кто бы там ни сидел, – сказала я, поднявшись поспешно, словно подброшенная хлынувшим из камеры, больше похожей на нору, ужасом, не выветренным веками, – кто бы там ни сидел, ему было страшно и больно.

Голубое высокое небо отражалось в сияющих водах Адриатики, а красные черепичные крыши над галереями напоминали Ла Манчу.

Безмятежный городок Ульцин дремал в ожидании лета. На узких  улочках  копошились строители, подновляя   стены,- и обнажалась перед ними старая кладка, показывая очертания замурованных окон,   надстроенных над низкими кровлями этажей  и  утонувших в булыжную мостовую  ступеней.

Старый Дольцинио, как называли пиратский город вездесущие венецианцы, врос в гору, а может и вырос из нее, – всеми своими башнями, галереями, приземистыми домами из дикого камня, – и Цитаделью. Каменная стена плотно окружала его, процеживая народ сквозь два всего лишь входа – Северные ворота и Городские, не пуская внутрь никаких перемен.

Представить только, как кишела здесь жизнь четыреста лет назад! Как появлялись из утреннего тумана парусники с потрепанными парусами. Как шумел порт, как пах он пряностями, рыбой,  пролитым маслом, как в кафанах гремели кружками капитаны, швыряя золотые, вырученные за богатую добычу. Как тянулись к кипящему солнцу белые минареты. Как прятались в тени галерей прекрасные дульцинянки, разглядывая сквозь черные ресницы вереницу  мужчин в  рваных,  грязных мундирах, которые уныло брели   мимо богатых домов на  тесную, как неволя, площадь Рабов. Это были пленные испанцы, чей фрегат захватили три ульцинских корабля под командованием бесстрашного капитана Арнаута Мамия.

Одного из пленных вели отдельно. Под особым конвоем. Он был ранен, грязная тряпка придерживала у груди руку, которая так потом до конца  и не  восстановилась.

Говорят, – шептались в кафанах, – при нем были бумаги, писанные самому испанскому королю! Дорогой выкуп возьмет за него Мамий!

Звали однорукого раба – Сервент.

Он проживет в затворе 5 лет. Местные жители запомнят, что он много времени проводил в своем Затворе, размышляя и что-то записывая. Вечерами – пел. Четыре раза пытался бежать. Что, когда он гулял по дозволенному маршруту, девушки выглядывали из окон. А одна из них всегда выходила, будто по делу, из дома, и присоединялась к нему в его горьких прогулках.

Потом версии расходятся. По одной – его выкупил родной брат Родриго, и в испанских архивах хранится прошение матери Мигеля де Сервантеса Сааведры в таможенную службу, чтобы ей разрешили вывести из Испании товары, необходимые для выкупа ее сына из плена.

А по другой версии – она приближает черногорскую легенду к испанской истории – капитан Мамий перевез своего ценного пленника в Алжир. Откуда его – за 500 золотых – и забрали на родину  францисканские монахи.

Но одно остается во всех версиях  неизменным: образ прекрасной  дульсинянки,  который превратился  в  бессмертную мечту  великого испанца  – Дульсинею.

И печаль.