За изгородью толпились овцы, раздувая тонкие ноздри и стуча своими изящными копытцами; легкий пар поднимался над загоном, мешаясь с морозным воздухом.

Двое зверюшек, смеясь и болтая в самой веселом расположении духа торопились домой. Они возвращались от Выдра, с которым провели весь день, охотясь и исследуя пригорки, где берут начало впадающие в их любимую Реку маленькие притоки. Тени короткого зимнего дня уже опускались на землю, а они все еще были далеки от дома. Бредя наугад через пашню, они услышали овец и поспешили к ним на помощь, и теперь, освободив их из загона, обнаружили истоптанную тропинку. Это значительно облегчало путь, а, кроме того, повинуясь главному чувству, что прячется в сердце каждого зверя, они безошибочно определили да: эта та самая дорога, которая приведет их домой!

– Мне кажется, что мы подходим к деревне, – сказал Крот с некоторым сомнением и замедлил шаг, когда тропинка, давно уже превратившаяся в тропу, а потом – в дорогу, вывела их на шоссе. Жители леса, Реки и Поля обычно сторонились деревенского люда, а их собственные дороги придерживались независимого курса, не считаясь с церковью, почтой и трактирами.

– Да брось ты! – сказал Крыс. – Зимой в такую позднь они все уже прячутся за дверьми и греются у каминов: мужчины, женщины, дети, собаки, кошки и все остальные. Мы проскользнем без всяких хлопот и неприятностей, и даже сможем заглянуть в окна, если ты захочешь, и посмотреть, что они там делают.

Быстрые декабрьские сумерки окутали деревеньку, когда они приблизились к ней, мягко ступая по тонкому свежему настилу пушистого снега.

2

Ничего особенного не было видно, кроме тусклых оранжево-красных квадратов по обе стороны улицы – отблеском каминного огня или ламп, которые передавались через край оконных рам каждого домика в темный зимний мир. Занавеси в большинстве низких решетчатых окон были подняты, и наблюдатель со стороны мог видеть, как обитатели домиков, собравшиеся вокруг чайного стола, погруженные в рукоделие или оживленно болтали, двигались с той счастливой грацией, которая является самым важным: что захватывает в игре талантливого актера, – естественной грацией, появляющейся только тогда, когда вы не знаете, что за вами подглядывают. Так, путешествуя от одного театра к другому, наши зрители, которые сами-то были очень далеко от своего собственного дома, почувствовали что-то вроде грусти, глядя на мурлыкающих котов, сонных детишек, укладывающихся в кроватки, или усталого мужчину, постукивающего трубкой о край тлеющего полена.

Но именно в одном маленьком окошке с опущенными занавесями, беззащитно прозрачными, открылся им смысл дома, маленького мирка, отгороженного стенами от большого, насыщенного заботами мира Природы. Сразу за белой занавеской висела птичья клетка, ясно вырисовывающаяся каждой проволочкой, кормушкой и другими принадлежностями вплоть до легко узнаваемого потускневшего кусочка сахара. Устроившийся на жердочке пушистый обитатель, надежно упрятав голову в перышки, казалось, сидел так близко от них, что они могли погладить его, если бы попытались. Даже кончики его развевающегося плюмажа отчетливо вырисовывались на освещенной сцене. Маленький соня пошевелился неловко, проснулся, встряхнулся и поднял голову. Они увидели, как он разинул крошечный клюв, зевнул со скучающим видом, огляделся и снова устроил свою головку под крылышко, и его взъерошенные перышки улеглись в совершенном порядке.

3

Ветер забрался им под воротники, а мелкое покалывание морозного снега заставило их очнуться – и они подумали, что пальцы замерзли, ноги устали, а до дома еще брести и брести.

Сразу за деревней, где домики внезапно обрывались темнотой, по обеим сторонам дороги они снова учуяли запах знакомых полей и кинулись по этому пути, по пути к дому, пути, в конце которого, как мы знаем, нас ждет приветливый щелк дверного замка, тихий огонь камина и вид знакомых предметов, встречающих нас так, словно мы путешественники, вернувшиеся из дальнего плавания. Они молча тащились, думая каждый о своем, Крот, полный мыслей о хорошем ужине, покорно следовал по пятам Крыса в кромешной тьме, по местам, совершенно ему не знакомым, всецело положившись на своего друга. Крыс же брел чуть впереди, по привычке опустив плечи и уставившись прямо на серую дорогу, – вот почему он не заметил, что случилось позади него. А случилось вот что: странный Сигнал Неизвестно Откуда и Непонятного Назначения настиг бедного Кротишку, и кольнул его, словно слабый удар электрического тока.

Мы, кто давно растерял тончайшие ощущения, даже не знаем подходящих слов, чтобы назвать внутренние связи, соединяющие зверей с природой и друг с другом. А им достаточно одного только слова «запах», которое означает и призыв, и предупреждение, и сигнал бедствия и еще многое, многое другое, что зверек бормочет себе под нос, как песенку, днем и ночью. И это был один из тех таинственных, еле слышных запахов, прилетевший из пустоты зов, которой настиг Кротишку в темноте и заставил его трепетать, ожидая чего-то знакомого, хотя он даже не вспомнить, чего. Он остановился как вкопанный посреди дороги и повел носом по сторонам,

4

пытаясь найти эту тончайшую нить накала, этот ток, который так сильно пронял его. Мгновение, он скова ухватил его, – и в тот же миг воспоминание наполняло его целиком.

Дом! Вот что означал этот ласковый призыв, эти мягкие прикосновения, принесенные ветром, эти маленькие, тянущие его руки! Боже, он должно быть, совсем рядом сейчас, его старый дом, которой он так поспешно покинул и ни разу не вспомнил с того самого дня, когда впервые нашел Реку! И теперь его верный дом послал своего гонца, чтобы тот настиг его и вернул. С тех пор как Крот отправился в путь тем ясный утром, он едва держал его в мыслях, потому что был погружен в свою новую жизнь, во все ее радости, сюрпризы, неожиданные и захватывающие приключения. Теперь же он снова возник в его памяти, и так ясно, как будто стоял сейчас прямо перед его глазами. Запущенный, бедный, скудно обставленный, но все-таки его дом, дом, который он сделал сам, своими собственными руками, дом, в который он возвращался с такой радостью после дневных трудов. И, конечно же, дом был тоже счастлив с ним, и, отпуская по делам, всегда ждал обратно. Сейчас дом разговаривал с ним – он чуял это! – печально и укоризненно, но не зло или сердито, а просто напоминая ему, что он здесь и ждет его.

Ясная мелодия дома, кто не знает ее! Он должен повиноваться ей полностью и идти.

– Крысси! – позвал Крот, полный радостного волнения, – послушай! Вернемся! Я прошу тебя, очень-очень!

Не вешай носа, Крот! – подбодрял Крыс, продолжая брести вперед…

Ну, пожалуйста, остановись, Крысси! – взмолился бедняжка

5

Крот с болью в сердце. – Ты ничего не понимаешь! Это мой дом, мой старый дом! Я чую его запах, он здесь рядом, он близко, он зовет меня. И я должен идти, я должен, должен! Ох, вернемся, Крысси! Пожалуйста, прошу тебя, вернемся!

К этому времени Крыс был уже очень далеко впереди слишком далеко, чтобы разобрать, что именно кричит Крот, слишком далеко, чтобы уловить острую ноту боли, появившуюся в его голосе. Ко всему прочему, он тоже чуял запах, запах чего-то подозрительно похожего на снег.

– Крот, мы не должны останавливаться, – закричал он в ответ. – Мы придем сюда завтра, что бы ты там ни нашел. Но я боюсь останавливаться – слишком поздно, я снова начинается снегопад, да и я не слишком уверен в дороге! Поэтому полагаюсь на твою помощь. Крот, известно, у кого самый лучшие нюх на дороги! – так что давай быстрее, не отставай, дружище!

И Крыс продолжал путь, не дожидаясь ответа. Несчастный Крот стоял один посреди дороги. Сердце его разрывалось на части, и глубокий всхлип собирался где-то глубоко внутри, чтобы вскоре вырваться наружу. Но даже перед таким испытанием его преданность другу осталась непоколебимой. Мысль о том, чтобы покинуть его, даже не пришла ему в голову. А тем временем дуновения его старого дома молили, шептали, заклинали и требовали. Он не в силах был оставаться больше в этом магическом круге, Щемящая боль пронзила его сердце, Крот опустил голову и покорно побрел за Крысом, а слабые, тонкие запахи все еще преследовали его отступающий нос, укоряя новой дружбой и бессердечное забывчивостью.

Собравшись с силами, он догнал ничего не подозревавшего Крыса,

6

который начал бормотать что-то ободрительное о том, что они будут делать, когда доберутся до дому, как весел будет огонь в гостиной, и на какой чудесный ужин он рассчитывает, не замечая, что его приятель .молчалив и скорбен. Наконец, когда они проделали значительную часть пути, и прошли три знакомых пня на краю рощи – здесь обрывалась дорога – он остановился и сказал мягко:

– Послушай Крот, дружище, ты кажется, совсем выбился из сил, примолк и ноги переставляешь так, как будто они у тебя свинцовые, Давай-ка присядем на минуту и передохнем. Снегом вроде бы пока не пахнет, а основная часть нашего пути уже позади.

Крот в полном отчаянии уселся на пень, стараясь держать себя в руках. Он чувствовал, что больше не может, что рыдание, с которым он так долго боролся, больше уж никак нельзя было остановить. Оно поднималось все выше и вырвалось наконец, а за ним еще, и еще одно, хриплое к короткое. Несчастный Кротишка оставил борьбу и заплакал свободно, беспомощно и открыто. Он знал теперь, что все кончено, и он потерял то, чего даже не успел найти.

Крыс, изумленный и растерянный, не мог даже слова вымолвить. Наконец он сказал, изо всех сил стараясь утешить друга:

– Что с тобой, дружок? Случилось что-нибудь? Расскажи мне, и посмотрим, может быть, я смогу чем-нибудь помочь.

Бедняжке Кроту было трудно вставить хотя бы словечко между собственными всхлипами и всхлюпами. Наконец, он немного пришел в себя и сказал:

– Я знаю, что это заброшенное и тусклое местечко, – он всхлипнул еще раз, навзрыд, – не такое, как твоя удобная квартирка – или прекрасный Лягуший Холл – или Великий дом Барсука – но это мой собственный домишко – и я любил его – я бросил его

7

и позабыл – и вот я почуял его вдруг – на дороге – когда я звал тебя, а ты не стал слушать, Крыс – и что-то тянуло меня вернуться немедленно – я так хотел этого! – о милый, милый дом! – и когда ты не стал возвращаться, Крысси, и я должен был оставить его, хотя я чуял его все это время – я думал, что мое сердце разорвется. Ведь мы могли вернуться и только разочек взглянуть на него, Крысси, один только разочек – он был совсем рядом – но ты даже не обернулся. Крысси, ты даже не обернулся!

Воспоминание нахлынуло на него новой волной горя, и слезы полились рекой, досказавшей все, что он не мог сказать.

Крыс смотрел прямо, ничего не говоря, только нежно поглаживая Крота по плечу. Потом он пробормотал мрачно:

– Теперь я все понимаю! Какая же я свинья! Свинья – вот кто я! Именно свинья! Натуральная Свинья!

Он дождался, пока рыдания Крота стали менее: бурными, и фырканья более частыми, чем рыдания. Тогда он поднялся со своего места и заметил беззаботно:

– Ну, а теперь нам действительно лучше двигать, дружище! – И он снова вышел на дорогу, но пошел почему-то назад.

– Куда ты собрался, Крысси? – воскликнул заплаканный Крот, глядя на него с тревогой.

– Мы пойдем искать твой дом, дружище, – спокойно ответил Крыс, – поэтому тебе с твоим умным носом лучше идти вперед.

– Ох, нет, Крысси, вернемся, – закричал Крот, вставая, и поспешил за ним. – Не надо делать этого! Уже слишком поздно и слишком темно, и место это слишком далеко отсюда, а сейчас пойдет снег! Я ведь никогда не дал бы тебе понять, что чувствовал за эту дорогу, – просто… просто у меня не хватило сил! И подумай о Речном береге и ужине!

8

– К черту Речной берег и ужин вместе с ним! – сказал от всего сердца Крыс. – Я говорю тебе, что намерен найти это место сейчас, даже если мне не придется спать всю ночь! Поэтому подбодрись, дружите, возьми меня за руку, и очень скоро мы снова будем там.

Все еще всхлипывая, упрашивая и сопротивляясь, Крот волочился по дороге за своим решительным приятелем, а тот потоком бодрых анекдотов старался поднять ему настроение и укоротить утомительный путь. Когда же Крысу показалось, что они находятся неподалеку от той части дороги, где Кротишкин дом напомнил тому о себе, он остановился и сказал:

– Ну, довольно болтовни, за дело! Поднимай свой нос и ищи!

В молчании прошли они небольшой отрезок пути, когда внезапно Крыс ощутил, как слабый электрический ток пробежал по его руке, той, за которую уцепился Кротишка, и пронзил его насквозь. Он немедленно высвободился, отступил на шаг и стал внимательно ожидать.

Сигнал вернулся.

Крот замер на мгновение, в то время к его опущенный нос, слабо дрожа, принюхивался.

Затем быстрый короткий прыжок: потерял след – проверил – вернулся и тихо двинулся вперед.

Крыс, чрезвычайно взволнованный, шел за ним по пятам. Похожий на странствующего лунатика, Крот пересек сухую канаву, продрался сквозь кустарник и теперь вынюхивая свой путь по открытому, бездорожному поле при слабом свете звезд.

Вдруг без всякого предупреждения он нырнул, но Крыс был

9

настороже и тотчас же проскользнул вслед за ним вниз, в тоннель, куда безошибочно привел Крота его непогрешимый нос.

Там было тесно и душно, я тяжело пахло землей. Крысу показалось, что прошло очень много времени, прежде чем проход кончился, он смог выпрямиться и расправить плечи. Крот чиркнул спичкой, и в ее свете Крыс увидел, что они стоят не широкой площадке, опрятно подметенной и посыпанной песком, перед меленькой дверцей Кротишкиного дома, на которой, прямо над дверным звонком, было начертано готическими буквами:

КРОТОВЫЙ НЫР

Крот снял фонарь с гвоздика в стене, зажег его, и Крыс, оглядевшись вокруг, обнаружил, что они находятся на переднем дворике. С одной стороны двери стояла садовая скамейка, а с другой – каток, потому что Крот, будучи очень-очень аккуратным (у себя дома), терпеть не мог, когда другие поднимали пыль в его дворике. Маленькие дорожки кончались земляными кучками. На стенах висели проволочные корзинки с папоротником, перемежающиеся нишами, заставленными гипсовыми фигурами Гарибальди, младенца Самуила, королевы Виктории и других героев современной Италии. На краю дворика располагался кегельбан со скамеечками и маленькими деревянными столиками, со следами, которые намекали на пивные кружки. В центре был круглый пруд с золотыми рыбками, окруженный бордюром из ракушек. Из центра пруда поднимался сказочно красивый столбик, выложенный ракушками и завершенный большим стеклянным шаром, который, серебрясь, отражал все, как в кривом зеркале, чем очень веселил гостей, Кротишкина мордочка сияла при виде всех этих вещей, столь дорогих его сердцу. Он поторопил Крыса войти, зажег лампу в холле и окинул взглядом свой старый дом.

10

Он увидал пыль, лежащую повсюду толстым слоем, узкие скудные размеры давно запущенного дома, поношенное и обветшалое содержимое – и рухнул в кресло, уткнув нос в лапы.

– О Крысси! – вскричал он уныло, – зачем только я сделал это? Зачем притащил я тебя в это бедное холодное место, в такую ночь, как эта, когда ты вполне мог быть сейчас на Речном Берегу, грея ноги перед пылающим огнем, окруженный своими собственными превосходными вещами!

Крыс не обращал внимания на его меланхолическое самобичевание. Он сновал по дому, хлопая дверцами, заглядывая в комнаты и шкафы зажигая лампы и свечи и расставляя их повсюду.

– Что чудесный домишко! – бодро выкрикивал он. – Какой удобный! Какая прекрасная планировка! Все здесь на своем месте! Клянусь, мы проведем превеселую ночь! Первое, что нам необходимо – это огонь, я поищу его – я всегда знаю, где что искать! Taк это и есть гостиная? Великолепно! Это твоя собственная идея – маленькие спальные скамеечки в стене? Чудесно! Ну, я сейчас приволоку дрова и уголь, а ты, дружище, возьми пылевую тряпочку – ты найдешь ее в ящике кухонного стола – и мы чуть-чуть подправим все это! Живее. Кротище!

Приободренный своим энергичным другом. Крот встал и принялся усердно стирать пыль, в то время как Крыс носился туда-сюда с полными лапами угля. Вскоре веселый огонь затрещал в камине. Крыс кликнул хозяина, чтобы тот пришел и погрелся с ним, но Крот в этот момент был сражен новым приступом печали и, упав на кушетку в глубоком отчаянии, закрыл лицо в пылевую тряпочку.

– Крыс, – простонал он, – а чем же я тебя накормлю, мой бедный, замерзший, голодный, усталый друг. У меня ничего нет, чтобы угостить тебя, ничего – ни крошки!

11

– Ну и быстро же ты падаешь духом! – сказал укоризненно Крыс, – Послушай, я только сейчас видел банку сардин в кухонном шкафу, в это не пустяк. Отряхнись! Возьми себя в руки и пойдем на поиски..

Они облазили все шкафы и перерыли все ящики. Результат был не таким уж плачевным, хотя, конечно, могло бы быть и лучше: баночка сардин, коробка сухого печенья, почти полная, и твердого копчения колбаса, завернутая в серебряную бумажку.

– Ну и банкет у нас! – заметил Крыс накрывая на стол, – Я знаю, что кое-кто отдал бы уши, чтобы посидеть сейчас с нами за ужином!

– Нету хлеба! – вздохнул печально Кротишка, – нет масла, нет…

– Нет птичьего молока, нет шампанского, – продолжал за него Круг. – Как ты думаешь, что это за маленькая дверь в конце коридора? – Твои подвал, конечно! Какая роскошь в этом доме! Подожди-ка минутку!

Он толкнул дверь подвали и вскоре появился весь с ног до головы в пыли, держа по бутылке пива в каждой лапе и еще две под мышками.

– Какой ты, оказывается запасливый, Крот, – заметили он,– Не обвиняй себя ни в чем. Это самое веселое местечко из всех, где я побывал. Где ты раздобыл это гравюры? Они придают гостиной такой домашний вид. Не удивительно, что ты так влюблен в свой дом, Крот. Расскажи-ка мне все о нем, и как так получилось, что ты сделал его таким, каков он есть.

Пока Крыс занимался раскладыванием тарелок, ножей и вилок,

12

Крот, чья грудь все еще сжималась от только что пережитых чувств, рассказывал, – сперва как-то робко, а потом все живее и живее – как задумывался и планировался дом, как на него просто с неба свалились тетушкины деньги, какие были удивительные находки и выгодные покупки, как он покупал мебель и трудовые сбережения (да еще кое-что удалось сэкономить, кое в чем себе отказывая). Его настроение совершенно восстановилось, я ему непременно понадобилось пойти и обласкать свои владения. Он ваял лампу, показал гравюры своему гостю и долго распространялся о них, напрочь позабыв об ужине.

Крыс, который был жутко голоден, изо всех сил старался скрыть это, и серьезно кивал головой, осматривая гравюры, наморщив лоб и вставляя время от времени: «Прекрасно!» или «Как замечательно!», когда от него этого ждали.

Наконец Крысу удалось заманить хозяина к отелу, но не успели они всерьез заняться сардинами, как услышали доносящиеся из дворика странные звуки – шарканье меленьких ножек по гравию и смущенное бормотанье крошечных голосов. Отдельные отрывочные фразы доходили даже до них: «Ну, теперь в ряд – держи фонарь чуточку выше. Темня – прочнеть сначала горло – и не кашляйте, после того, как я скажу раз, два, три. Где крошка Билл? Здесь! Давай, заходи, мы все ждем…»

– Что это? – спросив Крыс с сардинным хвостом в зубах.

– Но всей вероятности это полевые мши, – ответил Крыс чуточку тщеславно, что вообще ему было свойственно. – Каждый раз в это время года они распевают рождественские песни. В наших краях никогда не обходится без этого обычая на Рождество. Они никогда, не проходят мимо меня – они навещают мою обитель под самый

13

конец, и обычно я предлагаю им погреться винцом, а иногда и ужином, когда могу себе это позволить. Было бы недурно, как встарь, послушать их, а?

– Давай пойдем и посмотрим на них – Крыс подпрыгнул и побежал к выходу.

Когда же они широко распахнули двери, их глазам открылась очень милая и весьма соответствующая времени года картина. На дворе, освещенные тусклыми лучами фонаря, полукругом стояли восемь или десять маленьких полевых мышек в красных шерстяных шарфах, замотанных вокруг шей, засунув лапы глубоко в карманы, и пританцовывая, чтобы согреться. Они смущенно поглядывали друг на друга блестящими бисерными глазками, похихикивали и, соня, все время подтирали носы рукавами. Когда дверь отворилась, тот, что постарше, с фонарем, скомандовал: Раз, два, три! и тотчас их пронзительные голоса взвились в воздух, распевал старинную рождественскую песнь, которую сочинили еще их предки в бороздах вспаханных полей, схваченных морозом, когда снег засыпал трубы, и пере дали им, чтобы они спели ее на праздничной улочке у освещенного лампой окна под Рождество.

 

     РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ПЕСНЬ

 

Январем и морозцем начинается год…

Пусть распахнуты двери у всех широко,

Хоть и ветер ветрится, и, кроме того,

Снег снежиться – погреться нас дом позовет.

И пусть радостью будет для вас

Это утро, и каждый, и каждый ваш час.

14

Мы дрожим, так дрожим, так зима холодна,

На замерзшие пальчики дует она,

К огоньку вы пустите веселому нас!

Мы пришли вас поздравить, а с нами – зима.

Мы желаем вам счастья, пусть будет для вас

Это утро счастливым, и каждый ваш час!

 

В эту полночь опять, как давно, как тогда,

Повела за собой нас Чудо-Звезда,

Свет даря и тепло, чтобы все и всегда

Жили в мире и радости, чтоб никогда

Вы не мерзли в ночи, чтобы в сердце у вас

Были утро и радость во всякий ваш час.

 

Брел Иосиф с Марией и, вверх поглядев

Увидав, что Звезда Осветившая Хлев.

Призывала войти их и, вверх посмотрев.

Богоматерь вошла в этот Хлев,

Было радостным утро ее, а для вас

Пусть же праздником будет и каждый ваш час.

 

И спустился к ним Ангел, и Ангел сказал:

«Не забудьте, кто первым в Хлеву ликовал

В Рождество – те, кто блеял, и те, кто мычал,

Когда радостно Мальчик в ночи закричал,

Пусть же счастливо будет для них и для вас

Это утро и каждый, и каждый ваш час».

 

Пусть же радостным будет для вас

Это утро, и каждый наш час!

15

Голоса смолкли, и певцы, робкие, но улыбающиеся, обменялись долгими взглядами. Наступило молчание – но длилось оно недолго. Издалека сверху в тоннель, куда они так поздно заглянули, донес лось слабое музыкальное гудение далеких колокольчиков, трезвонящих радостным хрустальный звоном.

– Здорово спето, ребята! – от души воскликнул Крыс. – А теперь давайте к нам, все сразу, согреетесь у огня и выпьете чего-нибудь горяченького!

– Верно, заходите, мышата! – нетерпеливо закричал Крот. – Совсем как в стародавние времена! Закрываете за собой дверь. Тащите скамейку к камину! Ну, а теперь подождите минутку, пока мы… О, Крысси! – закричал он, в отчаянии плюхнувшись в кресло, и слезы навернулись ему на глаза. – Что же мы будем делать? У нас нет ничего, чем угостить их!

– Предоставь это мне, – властно сказал Крыс. – Эй ты, с фонарем! Поди-ка сюда, мне нужно поговорить с тобой. Слушай, скажи-ка мне, есть ли здесь где-нибудь поблизости магазин, который открыт в такой поздний час?

– Ой, ну конечно же, cэp, – вежливо ответил полевой мышонок. – В это время года все наши магазины открыты в любой час.

– Нy, тогда, слушай, – оказал Крыс. – Ты сейчас, прямо сейчас вместе со своим фонарем пойдешь и принесешь мне…

Дальше беседа продолжалась шепотом и до Крота доносились только ее обрывки: – свежего, имей в виду! – нет, фунт обязательно нужно, – спроси его у Беггинса, потому что у меня не должно быть ничего другого, – нет, только лучшее, если не сможешь достать здесь, поищи где-нибудь еще, да, конечно, домашнее, не в жестяных банках – ну давай, сделай: все, что можешь!

16

В заключение раздался звон монеток, передаваемых из лапы в лапу, и полевой мышонок, получив просторную корзинку для своих закупок, выскочил за дверь.

Остальные мышата, рассевшись на скамеечку, вытянули свои маленькие ножки и грели у камелька отмороженные пальчики. Тем временен Крот, тщетно пытаясь втянуть нежданных гостей в светскую беседу, расспрашивал о фамильной истории и заставил перечислить имена всех бесчисленных братьев, которые были слишком молоды, чтобы появляться в обществе и тем более участвовать в праздничном пении в этом году, но предвкушали, что очень скоро добьются на это родительского позволения.

Между тем Крыс очень внимательно рассматривал наклейку на одной из пивных бутылок.

– Я чувствую, что это Старый Бертон, – заметил он одобрительно. – Какой ты разумный, друг мой Крот! Вот это вещь! Теперь мы запросто можем приготовить эль! Подготовь-ка все к нему, а я вытащу пробку.

Полная кружка была поставлена в красное сердце огня, и скоро каждый мышонок потягивал горяченькое и покашливал, и пофыркивал, ведь все знают, что от горячего эля долго щиплет в носу и горле, и вытирал глаза и смеялся, совершенно забыв, что он вообще когда-нибудь в своей жизни замерзал.

– Они к тому же разыгрывают пьесу, эти друзья, – объяснил Крот Крысу. – Причем все придумывают сами, а после сами же исполняют. И очень хорошо это делают. В прошлом году они показывали нам историю о мышонке, который был взят в плен берберийскими корсарами и сделан гребцом на галере, а когда он вырвался из плена и снова вернулся домой, леди, которую он безумно любил,

17

была уже в монастыре. Послушайте, вы ведь участвовали в ней, я помню, давайте, расскажите нам, что там такое было!

Мышонок, к которому он обратился, вскочил на ноги, смущенно хихикнул, оглядел комнату, но при этом не проронил ни словечка. Товарищи подбадривали его, Крот убеждал и уговаривал, а Крыс даже взял его за плечи и встряхнул, но ничто не могло преодолеть в нем страха перед публикой. Они не отставали от него, как спасатели Королевского Общества Безопасности на Водах от утопающего, но тут щелкнула задвижка, дверь отворилась и появился мышонок с фонарем, сгибающийся под тяжестью своей корзинки.

И никто уже не говорил о давным-давно сыгранных пьесах, когда солидное содержимое корзинки было вывалено на стол. Буквально через несколько минут под руководством Крыса ужин был готов, и Крот, усевшийся во главе стола, как во сне увидел стол, еще недавно полупустой, а теперь густо заставленной всякими вкусными вещами, сияющие дружеские лица, грызущие и жующие, и тогда он накинулся на еду, появившуюся Невесть Откуда, думая о том, что счастливая домашняя жизнь в конце концов вернулась. За едой они вспоминали доброе старое время, и полевые мышки рассказывали ему местные сплетня и отвечали, как уж могли, на всю ту тысячу вопросов, которые он им задавал. Крыс что-то говорил, а может и нет, это неважно, но изо всех сил заботился о том, что бы каждый гость получал то, что хотел, и в большом количестве, и чтобы Кротишка не беспокоился и не волновался ни о чем.

Наконец все наболтались и разошлись, очень веселые, нажелавшие друг другу всяческих благ. Полевые мыши, конечно же, покинули «Кротовий Пир» с полными карманами, набитыми подарками для их маленьких братцев и сестренок. Когда дверь за ними закрылась,

18

и луч фонаря исчез вдали, Крот и Крыс разворошили огонь, пододвинули к камину свои стулья, сварили себе по послед ней чашке горячего эля и обсудили события этого долгого дня. Потом Крыс сказал с огромным зевком:

– Крот, дружище, я такой сонный, что просто нет слов, я сейчас свалюсь. Это твоя кроватка на той стороне комнаты? Прекрасно, тогда я буду спать здесь. Что за великолепный домик! Все под рукой!

Он вскарабкался на кровать и свернулся клубочком под одеялом. Мгновенно сон охватил его, как уборочная машина захватывает своими ручищами полосу пшеницы.

Утомившийся Крот тоже рад был свернуться без промедления, и вскоре голова его лежала на подушке в великой радости и покое. Но прежде чем закрыть глазе, он еще раз оглядел свою старую комнату, согретую добрым огнем. Взгляд его блуждал и останавливался на знакомых и дружеских вещах, которые были частью его самого, и теперь радовалась, что получили его обратно, не держа на него обиды. Он был сейчас в том настроении, которое подарил ему своими заботами его добрый друг. Просто и ясно Крот видел, каким маленьким было все то, что звалось его домом, но так же ясно осознавал, как много все то значило для него. Так кораблик, странствовавший по океанам, не может обойтись без маленького и, казалось бы, совсем не нужного в плавании якоря. Крот не хотел отказаться от всего нового, что он узнал наверху, он не хотел отвернуться от солнца и воздуха, от всего, чем они манили его, он не хотел оставаться здесь навсегда. Верхний мир был сильнее, он звал его по-прежнему, и Крот знал, что он должен идти туда, на ярко освященную сцену. Но было приятно думать, что

19

у него есть куда вернуться, вот этот дом, который был совсем своим, вот эти вещи, которые были так рады увидеть его снова, и что он всегда может рассчитывать на их простое гостеприимство.

 

20

СВЕТЛО, ГОСТЕЙ ПОЛНО…

 

Не хотел я идти к Димке, потому что в дневнике – двойки, в душе – темень, а у Димки – наоборот: светло, полно гостей, а в дневнике – сплошь пятерки. Так что – не хотел, но мама заставила. Сказала, что пригласили – отказываться неприлично.

Пошел.

– Знал, что хорошего не получится, но пальто надел, шапку и пошел… без настроения.

Пришел.

Так и есть: светло, гостей полно!.. Димка увидел – обрадовался. Обрадовался, потому что любит.

За то, что любит, я подарок сделал – картину нарисовал.

– Ой! – сказал Димка.

– На картине-то… Что на картине-то? – сказали гости.

А что не картина? – Тем более, рисовать я – не очень, тем более, что не бумаге всего не расскажешь. Что смог – нарисовал, остальное дорасскажу, но не хочется. Настроения нет. Но гости – настаивают. Ладно, слушайте, если интересно.

На картине – дом изобразил высокий. Говорю, когда наш класс выучился хапать пятерки, и все стали отличниками, нас в этом доме поселили: учеников двадцать пять и этажей двадцать пять. Аляева – на первом, Каля Шаляев – на пятом, я – на тринадцатом, староста – не двадцать пятом… драк нет. Голубь на крыше, дом экспериментальный, на сваях. В подвале домовой с пропиской.

– Хорошо, – сказал Дима, – А где я?

– Тебя за общую неуспеваемость на десятый этаж вселили.

– Это правильно, – сказал Дима и покраснел. Гости зашептались, а Димин папа сказал:

– Новый Год скоро. Пойдемте к столу.

– Да, – говорю, – десять минут осталось.

И часть гостей ушла к столу, а другая часть сказала: «Интересно придумал. Валяй дальше, мальчик, рассказывай».

– Как хотите, – говорю. – Могу дальше. Тут всего много… Елка экспериментальная, одна, такая высокая, на весь дом… Через крышу опустили. Для этого в доме дырки: в полу, в потолке, в каждом этаже, сквозные, таких с верху до низу – несколько…

21

Одна для елки – это вы знаете, для чего другие – да скажу, знать будете много…. Елку опустили и каждому этажу по несколько веток досталось. Торчат, крест от елки домовому достался. На ветках свечи горят, и пожарник – на каждой ветке, за свечами наблюдает.

«С пожарником – это ты очень хорошо! – сказали гости, – Это правильно, а то в Сайгоне недавно гостиница сгорела».

– Сколько же моему сыну веток досталось? – опросил Димин папа.

– Три ветки. Для отстающих – это прекрасно! – сказал я.

– Да,– сказал Дима к покраснел еще гуще.

– Новый Год уже совсем скоро! Пойдемте к столу, – сказал папа и еще часть гостей отвалила. Оставшиеся наседают, чтобы я договаривал быстрее.

– Потом дед Мороз прилетел, – сказал я, – Для него специальная дырка в доме приготовлена. Летит сверху вниз без парашюта и подарки раскидывает, и на каждом этаже успевает сказать: «С Новым Годом! Как живете? Прибыл к вам на звездолете!» – и подарки раскидывает. Нашему старосте – транзистор, мне – магнитофон. Аляевой и Шаляеву – лыжные ботинки.

– А мне? – напрягся Дима.

– А тебе он только сказал: «Привет, учись, подтягивайся за остальными». Сказал – и дальше вниз, подарки раскидывает, и прямо в подвал, к домовому. И сразу на весь дом – ПУХ!.. Из подвала вылетела пробка от шампанского, пролетела через весь дом и начался Новый Год. Пожарники потушили свечи, зажгли телевизоры. На каждом этаже – двадцать пять телевизоров и в каждом телевизоре своя программа: свой хоккей, свой футбол, свое кино про шпионов… Сидим, сразу двадцать пять передач смотрим. А у тебя только один телевизор работает, одна программа – учебная.

Смотрю – Дима заплакал, тихо, чтоб внимания не обратили, слезы потекли. А Димин папа говорит:

– Да-а… странную вы картину нарисовали…. Очень странную! Не плачь, Дима. Не расстраивайся. – И ушел с оставшимися гостями.

– Теперь и мне надо уходить, – говорю я. – Теперь твой папа все про мои двойки гостям расскажет.

– Нет, – говорит Дима, плакать не переставая. – Я тебя не пущу. Ничего папе про тебя не расскажет. Я знаю своего папу.

22

– Нет, – говорю. – У вас в комнате светло и госта сами разглядят, что у меня полно двоек.

– Надо чего-нибудь придумать, чтобы не разглядели, – говорит Дима. – Что-нибудь сделать!..

– Короткое замыкание, – подсказал я.

– Правильно! – всхлипнул Дима и сунул в штепсель ножницы. До утра горели свечи. Было весело. Светло. Гостей полно.

23

ПОЛОВЕЦКИЕ ПЛЯСКИ

 

Когда мы с Гришей поднимались но лестнице, я очень волновался, и чем выше мы поднимались, тем больше я волновался. А когда мы поднялись па мою площадку, я так разволновался, что долго не мог открыть дверь. Гриша смотрел, как я вожусь с ключом и спросил:

– Это твоя квартира?

– Моя. Чья же она может быть?!

– Может быть и не твоей, – ответил Гриша.

Только я хотел что-то сказать – дверь отворилась. Я вместо того чтобы сказать: «Дурак ты – Гриша!» – сказал:

– Входи, Гриша, пожалуйста. Гриша вошел.

– Раздевайся, пожалуйста. Гриша разделся.

– Это моя комната. Проходи, пожалуйста. Гриша прошел в комнату.

– Это мой стол, в это мой стул! Это мой книжный шкаф, а это мои книги.

– Это твоя кровать, – сказал Гриша.

– Это моя кровать, – сказал я.

– А это твоя клякса на полу, – сказал Гриша.

– Чего это он про кляксу? – подумал я и спросил:

– Нравятся тебе у меня?

– Нет, – сказал Гриша.

Я смотрю: пуговица у него висит на одной ниточке, верхняя пуговица его сюртучка вот-вот оторвется.

– Что же это у него пуговица висит?! – думаю. – Что же это ему у меня не нравится?!

– Врешь! – сказал я.

– Нет, не вру, – сказал Гриша.

Мне сразу же скучно стало, как будто я двойку получил.

– А чего тебе у меня не нравится?

– А из окна ничего не видно.

– Как это – НИЧЕГО?! Двор виден!..

– Да-а…. Двор виден, – сказал Гриша, я мы замолчали. Гриша смотрел в окно, а я смотрел, как он смотрит в окно.

24

И я ничего не говорил и ничего не делал, потому что я не умел принимать гостей. Никогда у меня это не получалось! Придет кто-нибудь из ребят – я сразу начинаю как-то волноваться, суетиться, говорю чего-то совсем не то, делаю чего-то совсем не то… Комнату начинаю свою показывать: это мой стол, это мой стул… Потом начинаю показывать всю квартиру: это кухня, это ванна, это вторая комната, это приемник, это Шишкин (недавно из комиссионного)… это третья комната, это моя мама. Мама,, познакомься – это Коля, (Вася, Лена, Лиза, Таня) из нашего класса… вот… а это папин стол, а это письменный прибор из баобаба (дерево такое… дорогое…), чего это ты?.. уже уходишь?.. Ты, вообще, приходи, давай!.. Нет, верно, приходи!.. Уроки будем вместе готовить!.. Не, мам, он – ничего!.. Законный парень… не, не хулиган!.. Ну, что ты!.. Нет! Он хорошо учится!.. Нет, ну что ты!.. У него культурная мама!.. Да и папа у него культурный!.. Тоже… Подумаешь, ноги не вытер! Но и же говорю, он хорошо учится!.. Лучше всех в классе!.. Нет, ты зря, он законный парень!..

В общем, не умел я гостей принимать. И гости у меня долго не засиживались: придут, ноги не вытрут и уйдут.

– Пойдем, Гриша, я тебе квартиру покажу, – сказал я.

– Зачем? – спросил Гриша.

– Просто так…

– А-а-а… тогда пойдем.

– …это ванна… это приемник… стены, посмотри, в разные цвета выкрашены, и торшер, к тому же, есть (сейчас он скажет: «Ну, ладно, я пошел!»). А это Шишкин, самый настоящий, живой Шишкин из комиссионного. Видишь, как сосна красиво нарисована! – Шишкин!.. А еще, иди сюда, третья комната есть… а это папин письменный стол специально для чтения газет (сейчас уйдет), а это приемник, а вот белый польский телефон – понимаешь, как здорово?! А это, видишь, сервант.

– Вижу, – вздохнул Гриша.

Сейчас скажет: «Ну, ладно, я – пошел».

– Слушай, давай чего-нибудь сломаем?! – неожиданно говорю я. – Давай стул сломаем! – И даю Грише стул.

Гриша берет стул, ставит его к стене, забирается на него и поправляет Шишкина, который, оказывается, криво висел, а я

25

не замечал, и папа с мамой тоже не замечали. Тогда я раскрыл сервант и достал тарелку с бирюзовым ободком.

– На, разбей тарелку.

Гриша повертел тарелку, посмотрел, что написано на обороте. Я заглянул через его плечо – мне тоже было интересно, мне никогда не удавалось посмотреть, что там написано, потому что в тарелке всегда был налит какой-нибудь борщ или щи, или грибной суп, или молочный, и ее нельзя было переворачивать – надо было есть суп или щи, или борщ, и только я успевал съесть, как от меня отбирали опустевшую тарелку и подставляли тарелку с котлетой или жареной картошкой, или с тушеным мясом – и нужно было опять есть, а потом пить компот или кисель и говорить маме «БОЛЬШОЕ СПАСИБО»… а посмотреть, что там на обороте написано, некогда было догадаться…

Вот теперь из-за Гришиного плеча я посмотрел – на обороте три буквы написаны: ЛФЗ, а под буквами: 1 с.

– Видишь, что, оказывается, написано?! – говорит Гриша.

– Вижу, что написано, – отвечаю. – А что же это написано?

– Написано, что буква «Л» глину месила, буква «Ф» тарелку лепила, буква «З» тарелку пекла, буква «с» поставила кол им за работу, а это значит: тарелка на «большой» получилась.

– Н-ну!.. – говорю я. – Тарелка – что надо!.. Таких у нас двенадцать!.. Так что же ты? – Бей, давай!

Гриша вертел, крутил, разглядывал тарелку, потом вздохнул.

– Поставь на место, – говорит. Я как-то растерялся и спросил:

– А что, посуду мы не будем бить?

– Не будем.

– А что мы будем?

– Как «что» мы будем?

– Бить или ломать мы что-нибудь будем?

Гриша грустно посмотрел на меня – я понял: сейчас уйдет.

– Давай приемник покрутим?!

– А он не работает. Тут я, конечно, возмутился.

– Как это – «не работает»?! Мы его еще ни разу не включали.

– Почему?

– Да маме не интересно, а бате – некогда, а мне не разрешают.

26

– Видишь, значит, не работает.

– А я включу – заработает!

– А тебе не разрешают!

– А никто не узнает!

– Ну, так что же – давай включай. Странный Гриша все-таки! Дурак он какой-то!

Я воткнул шнур в розетку, нажал сразу на все клавиши и покрутил все ручки – зеленый огонек зажегся. И я стал ждать: сейчас заговорит или запоет, или заиграет… И Гриша ждет…

Ждем, молчим.

И приемник молчит… может быть, ждет чего-то?

Я опять все ручки покрутил я опять ждем. И опять – тихо.

– Вот видишь, не работает! А отчего не работает – не вижу!

– А ему детали мешают, – сказал Гриша.

– Какие детали?

– Которые в него напиханы. Понимаешь, все приемники жалуются, что в них очень много деталей пихают, так много, что звук в ящик пробиться не может, а если и пробьется, то начинает плутать по этим деталям: плутает, плутает и заблудится, а выхода не найти – так он и не выходит.

– Ты что, заболел?

– Нет, ничего себя чувствую…

– А-а… я подумал – заболел! – И опять стал крутить ручки. А приемник молчит.

– Ну, ладно, – сказал Гриша. – Я пошел. Я сразу перестал крутить ручки…

– Да брось ты! Куда ты? Давай что-нибудь делать! Давай что-нибудь испортим!

Гриша заметал головой. И был он грустный какой-то.

– Хочешь, давай будем уроки делать?! Но Гриша не хотел делать уроки.

– Хочешь, будем играть во что-нибудь?

– А у тебя есть игрушки? Игрушек у меня не было.

– А мы сделаем игрушки, – неожиданно выпалил я.

Гриша в лице переменился, переменился в лучшую, в веселую сторону.

– А чего, давай!

27

– Давай! – закричал я.

– Тащи сюда инструменты, – сказал Гриша.

– У меня нет инструментов! – продолжал я кричать.

– Тащи папины инструменты.

– У папы тоже нет инструментов!

– Тащи мамины.

– У мамы тоже нет.

– Маникюрный набор у твоей мамы есть?

– Есть.

– A ты говоришь? НЕТ. Тащи прибор!

– Я начал бегать по квартире, я искал маникюрный прибор всюду: в кухонном столе, в кладовой, перерыл два шкафа, заглянул под диван, открыл папин письменные стол и, наконец, нашел его – лежит себе на туалетном столике рядом с пудреницей. Вхожу в комнату с прибором, смотрю – что такое? – Гриша с приемником возится: повернул его на сто восемьдесят градусов, заднюю стен ку снял…

– Чего это ты?.

– Материал доставать будем.

– Какой еще материал?

– Для игрушек. Из радиодеталей очень хорошие игрушки получаются.

Он так уверенно сказал, будто уже не один приемник на игрушки перевел.

– Как же так? – говорю. – Приемник-то испортится?!

– Что ты! – отвечает, – Для него ведь чем меньше деталей, там лучше! Да, ты не бойся, мы для начала всего несколько деталек оторвем – сделаем одну игрушку, а если не понравится, мы эти детальки обратно засунем.

Гриша взял щипчики и не успел я опомниться – откусил несколько деталей – детальки были маленькие, длинненькие, разноцветные… А потом еще раз я не успел опомниться – откусил несколько кусочков проволоки…

И опять не успел я опомниться, а он уже сделал лошадку!

– Красивый конь! – сказал я.

– Да, – сказал Гриша. Я сейчас поскачу на нем в степные районы на совещание с половецким ханом.

– А чего вы будете совещаться?

28

– Так… знаешь… о культурном обмене, о совместной экранизации «Князя Игоря»…

– Вот здорово! Возьмешь, меня с собой?

– Возьму… Но только неудобно вдвоем на одной лошади к хану ехать! Несолидно. Я тебе вторую лошадку сделаю.

И сделал. Накусал деталек, проволоки всякой и сделал мне лошадку. Моя лошадка еще покрасивей получилась.

Ну, а потом – пошло!

Потом самих себя сделали. Посадили себя на лошадок и поехали к хану. Потом пришлось делать хана. Хан получился половецким. Но сначала хан не был ханом – а так, заурядный половец. Поэтому мы сделали ему дворец, колоннами у нас была какие-то цилиндры, цинковые или алюминиевые. А как сделали дворец, посадили в него этого половца, и он сразу стал ханом. И начали мы ему войско создавать. И вот сидим, мирно с ханом беседуем, а войско все увеличивается и увеличивается. А мы знай себе, о культурных обменах с ханом договариваемся. Хан какую-то фотографию показывает. Вот, говорит, брат у меня был. Игорем звали. Хороший был человек. Сидели мы с ним однажды, половец кие пляски смотрели, а в антракте он мне и говорит: «Да, – говорит, – хорошо быть гостем у брата, а князем быть лучше!» «Ну, что же, – говорю, – если так хочешь, возьми коня любого, складной шатер и поезжай!»

Он так и сделал. А когда приехал в свое княжество, такую гадкую книгу написал! Просто стыдно за него. Якобы у меня ему плохо было, якобы притеснял я его! Такое вранье, можете себе представить?!

– Нет, – говорим мы с Гришей, – мы такого вранья себе представить не можем, это у нас в голове не укладывается.

– Вот и хорошо, – говорит хан. – Будем, значит, экранизировать «Князя» по моему сценарию.

– Нет, – говорим мы. – Сценарий будет наш.

– Ах так?! – говорит хан – в таком случае, я вас в плен беру, смотрите, сколько у меня половецкого войска!

– Ничего у тебя, дядя, не выйдет, – отвечаем. У тебя что за техника: кони да стрелы! А у нас!

Тут мы вытащили из приемника лампы всякие, переменные конденсаторы, катушки… Окружили себя этой техникой и говорим:

29

– Н-ну? Кто теперь у кого в плену?

– Да, – отвечает хан – действительно!.. И замолчал.

И мы замолчали, потому что уже как-то неинтересно стало: уж очень большой перевес на нашей стороне получился. И тогда мы посовещались и отдали хану немного техники, чтобы как-то равновесие восстановить. Ну, а дальше переговоры о совместной экранизации пошли быстро, к мы подписали договор…

…Как вдруг неведомая сила подняла меня в воздух!..

– Гришa-а! На помощь!.. – заорал я. Поворачиваю голову – мой папа!

Ну и лицо было у моего папы!.. В том смысле, что нечего сердечного, доброжелательного, отцовского на лице не было! Как будто это не папа, а владелец разбитого оконного стекла! Как будто я не сынишка его, а пленный эсэсовец какой-то! Папа меня за шиворот держит, а я в воздухе ножками дрыгаю… Страх такой!.. Плакать хочется!..

Папа: «Что это такое?!.. – хрипло так, голос срывается…

Я хрип слышу, как голос срывается – слышу, а «ЧТО ЭТО ТАКОЕ?» – не слышу, потому что думаю: «ЧТО ЖЕ ТЕПЕРЬ БУДЕТ?»

Папа второй раз: «Что это такое?» – А меня все лихорадит:

ЧТО ЖЕ ТЕПЕРЬ БУДЕТ?..

Вдруг Гриша говорит:

– Это кукольный театр.

Папа как 6удто Гришу не слышал…

– Я тебя спрашиваю, что это такое?!

Папа отпустил меня, поставил на ноги, но плакать удобнее сидя, а еще лучше – лежа, поэтому я улегся на пол и реву себе, плачу, как маленький…

Я вот лежу на полу в окружения забавных игрушек, а надо мной стоит мой папа, которые знает, что от меня, ревущего, толка не добьешься, и Грише, которому теперь за двоих отвечать надо.

– Мой сын решил поиграть в истерику! Ну, так-с… может быть, вы, молодой человек, объясните, что здесь происходит?!

– А-а… уже все произошло! – Сквозь собственный рев слышу Гришин голос.

Дурак Гриша все-таки! Неужели не понятно, что мой папа – большой начальник, и так разговаривать с ним нельзя, даже

30

взрослые с ним так не разговаривают!

– По-моему, достаточно ясно: прошу объяснить, что здесь произошло? До вашего появления, молодой человек, в моем доме ничего подобного не происходило!

– А почему? – спросил Гриша.

От этого «почему» пап немного опешил, и произошла пауза….

– Что «почему» – Чувствую, папины нервы сейчас не вы держат. Мне-то еще ничего: во-первых, я – лежу (лежачих не бьют), во-вторых, я реву (ревущих не бьют), в-третьих, я сын культурного папы (культурные папы детей не бьют при посторонних), a вот у Гриши – никаких охранных грамот нет, а он еще так разговаривает! Взвинчивает папины нервы! Страшно подумать, что может случиться, если нервы не выдержат…

– Что «почему»? – повторяет папа.

– Я говорю: почему, ведь смотрите, как интересно у нас получилось: это дворец половецкого хана, это ответственный съемщик дворца – сам половецкий хан, это ваш сын Владик, в ответственной заграничной командировке, а это вы начальник генерального штаба половецкой армии…

…Это было так неожиданно, что я даже реветь перестал, глаза открыл: где это мой папа? Смотрю, мой папа из красной проволоки и зеленых сопротивлений сделан… Молодец Гриша, что папу моего в игру включил, и должность довольно приличную отвел! Может быть, теперь и обойдется?

Но папа вдруг как закричит…

– Что-о-о?! Да как вы смели?! Меня – советского человека… записали в иностранную армию?! Я не позволю над собой издеваться! Извольте немедленно ответить, почему вы разобрали приемник? Почему вы разломали мой приемник? Извольте немедленно ответить! Кто мне его соберет?.. Кто мне за него заплатит?..

Тут я догадался снова зареветь, все равно – вопросы Грише заданы, ему и отвечать. Кстати, и мне интересно знать, кто соберет приемник, и кто за него заплатит. Слезы – слезами, конечно, страх – страхом, а папину позицию я понимал, сочувствовал ей. Приемник стоял в полном порядке, и вдруг приходит Гриша и ломает его – это, конечно, безобразие. Гриша нанес ущерб нашей семье и пускай гонит деньги… Ну, не он, конечно, а его родители, но это уже нас не касается… Все, что от меня зависит, я сделал: скажу, что Гриша хорошо учится, что он хороший

31

мальчик, и что родители у него культурные… скажу все, чтобы не очень ему перепало… А деньги, конечно, пускай гонит!..

А то, что мне за него перепало и еще перепадет прилично, я ему, конечно, прощу, хотя это и обидно.

– А зачем его собирать? – нахально отвечает Гриша. – Так он даже лучше как-то!..

Пауза.

Чувствую, папа силится, чтобы не разорваться… (все-таки выдержки у моего папы – навалом).

– Ну, вот что, молодой человек, скажите ваш адрес, я буду разговаривать с вашими родителями.

– Можно, конечно, но лучше со мной разговаривать… – отвечает Гриша.

– Мне с вами разговаривать нечего! – Материальную ответственность будут нести ваши родители!.. Да-да! За ваше безобразие будут отвечать они! («Вообще говоря, это справедливо!» – подумал я. – Завтра я сообщу о вас в школу! ( «Вот его плохо, подумал я. – Папа в школу про Гришу сообщит, и школа папе про меня сообщит что-нибудь…)

– Вы зря сердитесь, – слышу спокойный голос Гриши, приоткрываю глаз, смотрю, Гриша из себя тоже спокойный, красный только почему-то.

– Вадика до слез довели…

– Владика оставьте в покое, у меня с ним еще будет особый разговор!

Тут я заревел так громко, как только мог.

– Нет. Вы, конечно, зря так! Мы ведь все очень хорошо сделали!

«Это уже – свинство! – подумал я сквозь слезы. Говорить «МЫ», впутывать меня!»

– Посмотрите, какие хорошие игрушки мы сделали, приемник теперь будет работать!..

– Ну, вот что, молодой человек! Как вас звать – не знаю, но издеваться над собой не позволю.

– Правильно, ни в коем случае не позволяйте! – сказал Гриша.

– Во-он! – закричал папа. – Вон из моей квартиры!

Oт этого крика внутри у меня все похолодело и в наступившем

32

похолодании я услышал, как Гриша сказал: «Хорошо».

Гриша сказал «ХОРОШО» и включил приемник… И вдруг из пустого ящика посыпались звуки! Так неожиданно!.. Звуки из пустого ящика!.. Неразборчивые, трескучие, прерывистые!.. НО ЗВУКИ! ИЗ ПУСТОГО ЯЩИКА!.. От такого ведь обалдеть можно!.. Согласитесь.

Мы с папой так и поступили – мы обалдели! Мы раскрыли рты! Папа стоит с раскрытым ртом, а я с раскрытым ртом на полу сижу! Я-то еще куда ни шло, а вот папу с раскрытом ртом как-то не прилично видеть!..

А звуки продолжают сыпаться… ИЗ ПУСТОГО ЯЩИКА! Тут Гриша повернул ручку, и неорганизованные трескучие звуки собрались в стройный голос Эдиты Пьехи! Гриша еще раз повернул ручку: посыпались иностранные слова… Иностранных слов высыпалось штук двадцать, и Гриша снова повернул ручку… И мы услышали половецкие пляски… Так было здорово: дворец половецкого хана, сам хозяин хан, в кресле за письменным cтолом, рядом – мы c Гришей, мой папа в генеральном штабе и вдобавок ко всему – половецкие пляски! – Это уж, вообще!..

– Н-ничего не понимаю! – воскликнул папа, бросился к приемнику!.. – Пусто! Пустой приемник!.. И половецкие пляски из пустого приемника! – Папа растерянно посмотрел на Гришу и спросил «Это как же?..» – и развел руками.

– Обыкновенно, – сказал Гриша.

– Но это же вопреки… вопреки…

Папа не мог сообразить, чему это вопреки.

– Это же вопреки всему?!..

– Да, – сказал Гриша. – Это вопреки всему.

– Ну, а как же это надо понимать? Гриша пошел плечами.

– Нет, я так не могу! Это должен еще кто-то слушать!

И папа побежал к дяде Вите, нашему соседу. Дядя Витя работал водопроводчиком в нашем ЖК, и папа всегда к нему бегал, когда кран не работал или ванна засорялась.

Минуты не прошло, слышим, – идут. Папа что-то громко говорит, а дядя Витя усмехается. И не успели они войти в комнату, как приемник вдруг замолчал!

– Что-о?.. Молчит?!.. Ну, как же так? – папа бросился

33

к приемнику. – Ведь только что работал!.. – Папа показывает дяде Вите пустой ящик. – Ведь только что!.. Половецкие пляски, разные!.. Как же так может быть?!.. А?! Ну, что вы скажете?!..

Дядя Витя выглядел как-то смущенно, топтался у дверей, смотрел на пол, ничего не сказал и ушел.

– Как же так может быть? – теперь папа Гришу пытал, – вы же сами слушали!.. Половецкие пляски!.. Говори же приемник!.. Работал!.. И вот, на тебе – молчит!.. Как же так может быть?!… Может в школе вам на эту тему что-нибудь объясняли?.. А?..

– Вы не огорчайтесь, – сказал Гриша. – При определенных атмосферных условиях работают и пустые приемники.

Сказал и ушел.

В общем, вся эта история кончились ничего себе, неплохо! Папа меня не ругал даже очень долго и не вспомнил обо мне, после ухода Гриши сразу же стал крутить приемник. Ну, и в квартире у нас все по-прежнему: сервант, телефон, батарея парового отопления, приемник стоит… Зато у меня интересные игрушки появились. Теперь я, как прихожу из школы – начинаю воевать с половцами, потом мириться с ними, переговоры вести, потом снова воевать… а приходит папа с работы, начинает крутить ручки пустого приемника, все ждет, вот будет хорошая погода, и приемник начнет работать.

Ну, а мама?.. – Мама даже не догадывается, что в приемнике ничего нет.

 

ВАЛЬС С ЗОНТИКОМ, ШАРМАНКОЙ И ПИРОГОМ

 

Я шляпу надену я выйду гулять

Сегодня в четвертом часу.

Я дома оставлю буфет и кровать,

А зонтик с собой понесу.

И будут все говорить мне: – Сэр,

Какой замечательный цвет и размер

У вашего зонтика, сэр!..

И буду я отвечать: – О да,

Такого не видели вы никогда,

Мне тетушка Нэсси прислала его

На прошлое Рождество!

Я шляпу надену и щелкну ключом,

А чтоб веселее идти,

Повешу шарманку через плечо

И буду играть по пути.

И будут все говорить мне: – Сэр,

Какой замечательный звук и размер

У вашей шарманки, сэр!..

И буду я отвечать: – О да,

Такого не слышали вы никогда,

Ее подарил мне мой дядюшка Билл

И ручку крутить научил!

Я шляпу надену, ступлю за порог,

А чтобы подольше гулять,

Возьму с собой сладкий вишневый пирог

И буду идти и жевать.

И будут все говорить мне: – Сэр,

Какой замечательный вкус и размер

У кушанья вашего, сэр!..

И буду я отвечать: – О да,

Такого никто не едал никогда,

Пока я не взялся и сам не испек

Мой сладкий вишневый пирог!

35

 

* * *

 

Один мой медведь знакомый

Живет по адресу:

Одиннадцать километров

Над уровнем Черного моря,

Правее

Южного ветра,

Левее

Грозы Марии.

Он каждое утро гуляет

По самым белым сугробам

И лижет самые сладкие

Розовые облака,

И ловит мохнатой лапой

Маленькие самолеты,

И держит их осторожно –

Чтобы не сделать

Больно.

Посмотрит – и выпускает.

Пускай летают на воле.

Захочет –

Летит над лесом,

Захочет –

Плывет над морем,

А если понравится город –

Прольет над городом лапу.

И станут мокрыми крыши,

Прохожие

И трамваи,

И станут светлыми окна,

А дети будут смеяться.

И будет все отражаться

В лужах

Из лапы медведя.

А медведь улетит на Север

Отращивать новую лапу.

36

 

ПЕСЕНКА ЛЕШЕГО

 

Отошли золотые денечки,

Нету визга и свиста в лесу.

Я сижу я один на пенечке

И, грустя, ковыряюсь в носу.

Ах, теперь моя песенка спета,

Я в душе запасаю корма.

Ах, зачем же кончается лето,

Ах, зачем наступает зима?

Было так хорошо и прекрасно

Ребятишек и девок пугать.

Пробираться тропинкой неясной,

Из-за пня свою рожy казать,

И на ветках развешивать лапти,

И орать, как шальная сова…

Ах, оставьте-оставьте-оставьте,

Ах, зачем же такие слова?

Да, конечно, такая эпоха,

Каждый друг, и товарищ, и брат.

Да, конечно, зимой неплохо,

Но ведь летом прекрасней стократ.

Вот сижу и в носу ковыряю,

Скоро в спячку мне надо впадать.

Ах, представьте, я даже не знаю.

Ах, которую лапу сосать.

37

 

* * *

 

Дело было в октябре.

Был сурок в большой хандре.

Грустный вечер наступал,

Грустный ветер подвывал,

Грустный дождь из грустной тучи

Грустно падал в куст колючий.

И поэтому сурку не лежалось на боку.

Ведь осенним вечерком

Очень грустно быть сурком.

Не с кем в шашки поиграть,

Не с кем чаю похлебать,

Не свистится, не поется,

Неохота танцевать,

И одно лишь остается –

В спячку зимнюю впадать.

Надо в норку заползти,

Выход лапкой загрести,

Был сурок – и нет сурка,

Нету даже бугорка.

Скоро, скоро снег пойдет,

Скоро норку занесет,

И тогда увидит он

Очень, очень грустный сон.

38

 

ШУРШАЛКА

 

Тучи по небу мотаются зря.

Грустно и мокро в конце октября.

Дождик холодный в окошко стучит,

Лапка мохнатая тихо шуршит,

Как хорошо посидеть вечерком

В старой калоше за сундуком,

Мокрая ветка скребется в стекло,

За сундуком и темно и тепло,

Запах корицы и полный уют.

Возле плиты тараканы поют.

Тихая песенка еле слышна

Кажется грустной немного она.

Как хорошо здесь шуршавчику жить

Кайф вечерами тихонько ловить,

В старой газете статью почитать,

Ухом мохнатым слегка пошуршать,

В норку к мышам на чаек заглянуть,

И воротившись в калошу, заснуть.

39

 

ПЕСНЯ КОШКИ, КОТОРАЯ ХОДИТ САМА ПО СЕБЕ

 

Серенький грустный дождь идет,

А я сижу на трубе,

В подъезде кто-то кого-то ждет,

А я – сама по себе.

За мной протянулась цепочка следов,

Стекает с усов вода,

А дождь до утра зарядить готов,

А может быть, навсегда.

Деревья будут чернеть сквозь туман,

Руки подняв в мольбе…

А я по крышам уйду одна –

Опять сама по себе,

От злых и ласковых я уйду,

И будет дождь, как тетерь…

Я знаю людей, и я не войду

В раскрытую настежь дверь.

Они погладить меня захотят,

Позволят ходить по коврам…

А если утопят моих котят,

То мне же желая добра.

И снова будет чья-то вина

Лежать на моей судьбе.

Но я по крышам уйду одна –

Опять сама по себе…

40

 

* * *

 

Есть далекая планета

Там зеленая вода.

Над водой кем-то где-то

Позабыты города…

 

А мелких трещинах колоны,

Теплый камень – как живой,

Оплетенный полусонный

Дерзко пахнущий травой.

 

Между белыми домами

Чутко дремлет тишина.

Смыты давними дождями

С тонких башен письмена.

 

А планета все забыта,

Все травою поросло.

Ветер плачет – что-то было,

Что-то было – да прошло.

 

А весна поет ветрами,

Плачет медленно вода

И стоит над городами

Не бывалая звезда.

 

Умудренно и тревожно

Смотрит рыба из реки,

В темных травах осторожно

Пробираются жуки.

 

Птицы счастливы полетом,

Вечно светел белый свет…

Может, снова будет что-то

Через много-много лет.